3056 год5 густа (сентября)Крепость посреди пустыни
В соавторстве с ЛиллисВ пустыне полно руин. Одни когда-то были построены эльдарами во времена Риенлисета, другие оставлены людьми. Стоящая посреди каменистой пустыни крепость Мааших-Кавыр в древние времена была крупным форпостом в южных владениях царя Саракаша. При строительстве Маашиха в камень вмуровывали живых пленников, дабы их духи вечно хранили зубчатые стены. Из неё отправлялись войска на покорение Офира и Бедзана, в неё же свозили награбленные сокровища. В ней же согласно преданиям, Марустаф Гюлимани бросил мумифицированные головы одиннадцати побеждённых им царей и цариц, когда узнал о свержении своего государя.
А потом и самому Гюлимани пришёл конец. Царство Саракаша распалось, а часть его земель прибрали к рукам соседние государства. Мааших-Кавыр остался ничейным. Забытый, заброшенный он стал добычей пустыни.
В последние годы, пастухи и кочевники, случайно оказывающиеся возле Маашиха, всё чаще стали рассказывать о зловещих тенях и призраках, о гарпиях, взлетающих с его башен, о демонах, частенько посещающих его по ночам и пригоняющих с собой длинные вереницы собранных Душ.
Но находились и те, кто соблазнялся легендами о сокровищах Маашиха. Сбиваясь в отряды, они отправлялись в руины. Никто из них не возвращался назад, увеличивая мрачную славу цитадели.
— Алал поселился в этих камнях! — шептали случайные путники, делая отвращающий знак из сжатого кулака с отогнутым средним пальцем. — Да пожрут их скорее пески!
А одиннадцать голов в царских венцах и коронах так и лежали глубоко в подземельях. Расставленные полукругом на постаментах, они взирали пустыми глазницами на резное деревянное кресло и на своего победителя в нем, и взгляд их казался злым и бессильным. Необыкновенно ярко горели масляные лампы, заливая всё вокруг чистым золотым сиянием.
Бесстыдно покачивая бёдрами, к Гюлиму приблизилась обнажённая женщина. Увидь её кто-то из пастухов или кочевников они бы назвали её алья или абасса и после сбежали бы в страхе. Птичьи лапы, которыми заканчивались её стопы, цокали по камню изогнутыми когтями. В синих, раскосых глазах отражались язычки пламени. Она подошла со стороны спинки, наклонилась, полной грудью мазнув хафаша по впалой щеке. Унизанные цепочками и браслетами руки обвили его за шею. Расправив сложенные за спиной чёрные крылья, она окутала ими кресло будто плащом. Смуглое лицо Гюлима изрезанное глубокими морщинами задумчивости, хранило сосредоточенное выражение. Крылатая недовольно вздохнула.
— Я обо всём позаботилась. Я немного подлечила твоего зяблика и отдала лекарям. Он в надёжных руках. Ты — доволен?
Гюлим молчал.
— Ты так уверен, что пророчество слепой ведьмы завязано на нём? — она снова вздохнула.— Стена — рухнет. Нигде не говорится, что именно твой мхаз обрушит стену. И о какой стене речь?
Гюлим молчал, продолжая смотреть на сморщенные головы в коронах.
— Или тебя заботит другая часть предсказания, где говорилось о предательстве? — вкрадчиво спросила абасса, силясь заметить перемены в его лице.
Перемен не было, но хафаш вдруг сказал.
— Я вижу в том мхазе огненные отблески великих потрясений, которые шагнут в этот мир. Что же до пророчеств, я не верю в их неодолимую силу. Какой от них толк, если всё предопределено?
Казалось, глаза абассы сверкнули. Или то просто отблеск лампад.
— Пророчества верны или же лживы,— она опустила голову, мазнув иссиня-чёрными волосами с вплетёнными перьями и украшениями по плечу.— Не вступив в войну — не вкусишь горечь поражения. Не повернувшись спиной — не познаешь предательства…
— К чему ты говоришь это? — красные глаза хафаша скосились на женщину и сощурились, он напрягся.— Уж не отговариваешь ли от задуманного?
— Отговорить? — печально поджав губы, абасса покачала головой.— Ты никогда не сойдешь с тропы сражения, а за твоей спиной всегда будет твоя тень. Слова слепой ведьмы лишь слова и только ты можешь превратить их в пророчество!
—
И я это сделаю! — Гюлим выпрямился.—
Мир узнает, какой приговор написан ему на моём мече. Я пройду весь Атраван из конца в конец, с Полуночи на Полдень и с Заката на Восход. Царство Саракаша восстанет вновь во славе своей. Умрет и сгорит все, что не покорится.Абасса нахмурилась и отстранилась от него. Цокая по камню когтями, она подошла к постаменту с головами царей, вальяжно и властно опустила ручку с короткими, но острыми коготками на череп с иссохшими патлами. Сказала тихо.
—
Покорятся тебе, Мустафа, но зачем тебе знамёна, давно обращённые в пепел? — и продолжала, видя, как меняется лицо Гюлима.—
Прошедшее — прах. Оно неотличимо от песка под ногами. Царство Саракаша осталось позади, мёртвые владыки ушли в прошлое. Но ты — жив. И ты не меч в руках истлевших царей.—
Предлагаешь мне забыть о клятве?Голос его звучал тихо и хрипло, будто выходил из лёгких мертвеца, но глаза засветились. В этом алом свете угадывалось пламя пожаров, в них горели города и целые царства.
—
Будь осторожна. Я убивал за меньшую дерзость.—
И ты убьёшь меня? — она распахнула свой плащ из крыльев, представая в ослепительной наготе, подошла ближе, покрутила плечиком, будто дразня.—
Обескровишь?Лёгкая улыбка скользнула по полным губам абассы и тут же истаяла. Она знала, как опасна её кровь для хафаша.
—
Мы живы, пока мы помним. Мы строим настоящее на костях прошлого, а не возрождаем его. Ты — настоящее, Мустафа! Или мне называть тебя Марустаф?! Ты сделал большее для своего владыки, чем сделали все слуги ушедших царей! Разве ты не достоин большего?Несколько долгих ударов в сердце он смотрел на неё, потом хлопнул по подлокотнику кресла рукой. Посыпалась мелкая пыль, дерево жалобно затрещало. Он поднялся, выпрямился во всём своём мрачном величии и богатырском росте.
—
Я создан для сокрушения людей и народов, вставших у меня на пути! И я беру себе то, что мне больше по нраву! Править камнями и песками, бить плетью рабов и собирать подати...— его белые зубы обнажились в брезгливом оскале.—
Избавь меня Ночь от такого!—
Тогда подчини себе и землю за песками и камнями, сокруши их царей! Ты не погонщик рабов и не сборщик податей. Ты вырвал себе власть и только тебе носить венец из костей поверженных!Абасса прильнула к нему, прижала узенькие ладони к широкой груди. Добавило тихо, заглядывая в глаза снизу вверх, пытаясь прочесть по ним его мысли.
—
Только не делай Войну своей невестой. Она предаст тебя, как предала когда-то, разбив сердце копьём твоего врага...—
Лиллис…— впервые за весь разговор Гюлим назвал абассу по имени, его пальцы впились в её подбородок, он наклонился к её лицу так близко, что чувствовал кожей горячее живое дыхание.—
Орел не станет сидеть в гнезде всю свою жизнь. Он должен взвиваться за облака, чтобы ринуться на добычу…Она прикрыла глаза. Его ноздри раздулись, затрепетали, ловя её запах…
Лёгкий шорох у входа заставил его обернуться. В десятке шагов, в дверном проёме стоял слуга. Хафаш, но из младших, прошедший обращение совсем недавно, что выдавала мертвенно бледная кожа. С явной неохотой Гюлим разжал пальцы, освобождая абассу.
—
Хозяин,— слуга согнулся в низком поклоне.—
Все собрались.