И станут волки агнцами (с)

Сообщение отредактировал Вирджиния: 30 Август 2020 - 23:08

10 марта 3057 года IV Эпохи

Аустенит, три часа дня

    Стражники нашли бочку и загрузили в неё тело Евы. Она так хорошо притворялась мёртвой, что люди, кажется, почти перестали бояться. Они, конечно, сперва удивились, что инквизитор вытащил из тела нищенки осиновый кол, но поверили инквизитору, что в конкретном случае надо поступить именно так.
    - И всё-таки, мастер инквизитор, спокойней было бы окромя цепей колом её проткнуть, - покачал головой десятник, когда инквизитор отвёл его в сторонку.
    - Она сейчас никого не тронет, - отмахнулся Гленн. - Я хотел обсудить с вами другой вопрос.
    - Это какой же? - нахмурился страж.
    - Вы проследите, чтобы никто не болтал особо про то, кого вы нашли.
    - Это почему же? - с нотками недовольства и зарождающегося гнева понизив голос спросил страж. - Неужто, церковник, невнимательность свою покрыть хочешь?!
    - Полно вам, Риган, - Рехтланц чуть поморщился. - Говорите сколько душе угодно, что вампира словили - и вам уважение, и горожанам предупреждение. Никто ведь не знает, сколько кровососов осталось в городе.
    - Тогда я вас не понимаю тем более.
    - Взгляните на неё. Что вы видите?
    - Ту, что убила полсотни стражников и ещё столько же детей из монастыря.
    - Вы это не видите, Риган. Вы это знаете. А видите вы простую нищенку. Девушку. Весьма симпатичную, если привести в порядок, и ещё молодую. Посмотрите на своих ребят - видите, что сейчас они пусть боятся, но не кидают её тело в бочку, а довольно аккуратно укладывают.
    - Вижу, - выдохнул десятник. - Что вы от меня хотите?
    - Не говорите никому, что нашли девушку. Поверьте. Говорите, что это был просто бродяга. И людям своим велите.
    - Но зачем?
    - Главная площадь. Помост. Столбы, к которым привязаны пленники. Вид страдающей женщины или ребёнка обычно ранит сердца и души наблюдающих. И даже мысль о том, что невиновных на помосте нет, не прогонит банальной жалости и сочувствия, - Гленн тяжело вздохнул. В тоне его звучала усталость. - Вы не поверите, сколько раз добропорядочные бюргеры пытались найти себе на голову неприятности, - откровенно проговорил инквизитор. - Сколько добрых и честных людей пытались прервать казнь, вытащить из костра невинную, как им казалось, жертву... И плевать, что на её совести загубленные младенцы, богопротивные ритуалы с жертвоприношениями и поклонение тем силам, которые иной раз лучше не упоминать.
    - Это значит, что этой, - десятник Риган кивнул в сторону бочки, - не будет на помосте?
    - Да. Ей не суждено тешить публику, пусть судьба её и повторит судьбы прочих вампиров.
    - Хорошо. Я поговорю со своими людьми.
    - Благодарю вас, Риган. Своей помощью вы уберегаете слабые людские души от еретических помыслов и опасных порывов.
    - Я просто берегу город от волнений, - холодно отозвался десятник.
    К тому моменту, как разговор завершился, стражники успели закрыть бочку и погрузить её на телегу. На месте возницы сидел какой-то мужик, любопытно косящийся на бочку и сжимающий в руке поблёскивающую монету. Рехтланц занял место рядом с мужиком. Тот хотел было возмутиться, но вовремя заметил вытянутый из-за ворота signum и благоразумно промолчал.
    - А вам самому не бывает жаль их? - спросил вдруг десятник, как только возница тронул.
    - А кому-то есть дело до чувств инквизиторов? - ответил ему Рехтланц. Больше стражник ничего не сказал.
    Всю дорогу возница косил глазом на своего попутчика, был крайне напряжён и нервничал. Он хотел что-то спросить, но постоянно одёргивал себя. Гленн нарочно не обращал внимания на эти метания - ему было интересно, сколь долго возница продержится. Быть может, не совсем благочестивое занятие - наблюдение за страданиями ближнего, однако сей факт крайне мало волновал инквизитора.
    Возница набрался смелости лишь перед самым дворцом Маркизы, когда вышедшие солдаты принялись выгружать бочку. Вопросов они не задавали - предыдущая телега со схожими бочками совсем недавно отъехала, и Рехтланц увидел её по пути.
    - А... Ваше инквизиторство... э... вернее, мастер инквизитор...
    - Рехтланц. Мастер Рехтланц, - поправил инквизитор.
    - Мастер Рехтланц, а вы... эта... - возница замялся.
    - Я не "эта", милейший, - миролюбиво заметил Гленн, не смотря на багровеющего от смущения возницу.
    - Вы... э... будете сжигать отца Катберта?
    - За что его сжигать?
    - Ну... эта... он, говорят, кровососам... эта... служил.
    - А кто говорит?
    - Дык эта... Все говорят. А он грит, что не служил.
    - Инквизиция карает в зависимости от тяжести вины, милейший. Мы побеседуем мирно, он мне расскажет, что истинно, что ложно.
    - А... эта...
    - Хорошего вам дня, милейший, - не давая времени вознице задать новый вопрос, Гленн соскочил с телеги и направился вслед за стражниками, что уносили бочку с Евой.
    Возница молча простоял в замешательстве, а после развернул свою клячу и неспешно поплёлся прочь.
    - Мастер Рехтланц, а это что? - кивнул стражник на бочку.
    - Стражники у какого-то выхода из катакомб нашли недобитка одного. Как дополз - неизвестно. Такого и на площади сжигать стыдно - в печь закинем вместе с руками и головами подобранными, и ладно будет.
    Стражник передёрнул плечами.
    - Нести к другим?
    - Да.
    Вампиров, как Гленн и просил, разместили в одной из больших камер, которую снабдили дюжиной факелов, позволив огню разгонять любой клочок тени. Посреди неё лежала толстая тяжёлая цепь, неизвестно кем и неизвестно как припёртая. К ней были прицеплены расходящиеся в стороны цепи поменьше, оканчивающиеся кандалами; просто какие-то обрывки цепей кучами лежали вдоль стен вперемешку с верёвками. Различные осиновые колья (на деле - наколотые поленья, кое-как доведённые до клиновидной формы) и осиновая же стружка занимали целый угол. Бочки и ящики с телами пока были составлены в отдельную камеру, и лишь привезённая инквизитором сразу заняла место в углу.
    - Затаскивайте ящик какой-нибудь, - приказал Гленн паладинам. Обернувшись к стражникам, скомандовал: - А вы пока наверху постойте. Лучше будет, если челядь будет видеть знакомые лица, да и посторонних прогнать сможете. Разгрузим ящики - и вовсе, пожалуй, отпущу. Денёк выдался тяжёлый - хоть вы отдохните.
    - Хорошо, мастер Рехтланц.
    Выставив стражу за дверь, Гленн велел открывать первый из ящиков. Там оказался обгоревший ревенат. Воздух в камере наполнился вонью горелого мяса и гари. Один из паладинов поморщился.
    - А нам отдохнуть не суждено? - заранее зная ответ страдальчески протянул он.
    - Смотрите, привыкайте. Это - часть вашей работы. Некоторые твари и похуже воняют. А уж когда их останки сжигаются...
    - Почему не хотите их оставить просто в бочках, мастер Рехтланц?
    - Спокойнее будет держать их на виду. К тому же если кто любопытный захочет взглянуть, то не надо ничего открывать будет.
    Паладины ничего не возразили. Подчиняясь командам Гленна, они вытащили останки, заковали их в цепи, спутали верёвками да узелками. Примерившись, вогнали в обгорелую плоть несколько осиновых щеп - в плечи, в бёдра и в живот. Инквизитор сделал вид, что не заметил, как один из послушников натолкал в рот трупа осиновую стружку. Сочтя работу исполненной, они взялись за другое тело.
    Если первый ревенат отнял у них минут двадцать времени, то со вторым паладины возились значительно меньше. Одна из конечностей болталась лишь на лоскуте мяса, и паладины щедро засыпали рану опилками. Быть может, подобные меры были излишни, но после того, как Гленн увидел, на что способен тот глава вампирского гнезда, Батист де Крул, ничто не казалось избыточным. Если бы не предстоящее представление для народа, то Рехтланц бы охотно не мешкая избавился от всех ревенатов сразу.
    За вторым телом последовало третье; за третьим - четвёртое. В камере места хватит всем телам, коих одиннадцать. Осины, вероятно, ещё и останется - страх перед столь сильной нежитью вызвал в людях приступ щедрости.
    - С остальными сами управитесь. Как я помню, там ещё какой-то ящик с ошмётками был? Ставьте в тот угол, к бочке. И не открывайте, иначе вони будет... Отсечённое-то гниёт потихоньку, а уже день прошёл. А вентиляция здесь, кажется, слабовата.
    - И не думали. А как разложим, что дальше?
    - Пустите стражников посмотреть, если захотят. Только если блеванут - пусть сами убирают. После, где-нибудь в полночь, а то и позже, я приду для милой беседы с господином, что томится в соседней камере. К слову, как он там?
    - Просил вернуть его одежду, потому что замёрз. Просил свет, просил воды... Орал, что невиновен.
    - В общем, всё с ним хорошо, - подытожил Гленн, но всё-таки направился к камере, в которую заточили Катберта.
    Пока ещё пресвитер Аустеннитского Собора сидел на куче соломы, обхватив плечи руками, и о чём-то думал. Из одежды на нём была лишь рубаха из грубого полотна - тратить время на обыск никто не стал. К тому же помимо оружия или ядов одежда грозит банальными шнурками, на которых так удобно в случае чего повеситься. Конечно, и рубаху можно на полосы распустить, но ткань всё-таки крепка, да и на звук стража придёт.
    - Как вы расположились, отец Катберт? - поинтересовался инквизитор без тени насмешки в голосе. Называть этого человека не иначе как "отец Катберт" обязывало то, что de jure вина ещё не была доказана, а полномочий с него официально так и не сняли.
    - Рехтланц? - дёрнулся он на голос инквизитора. Поднялся на ноги, вплотную подошёл к двери, чтобы через маленькое окошко разглядеть инквизитора, щурясь на слепящий после темноты камеры свет. - Невиноватый я! Под чарами проклятущими находился!
    - Конечно, отец Катберт. Именно об этом я с вами и хотел поговорить. Послушать вашу историю, версию...
    - Невиновен я, находился под колдовством, не ведал что творю и ничего, соответственно, не помню!
    - Спокойнее, отец, спокойнее. Не сейчас. У вас есть время подумать над ответом, вспомнить детали.
    - Я ничего не помню и не понимаю! Почему я голый? Почему мне не дают света и воды?!
    - Вы и сами всё знаете, отец.
    Не слушая дальнейших претензий Катберта, Гленн ушёл от камеры прочь. Миновал трудящихся паладинов, поднялся на верхний уровень тюрьмы, где сейчас маялись от скуки стражи.
    - Я где-то к часу ночи вернусь, - сказал он старшему из них. - К этому времени в допросной должен гореть огонь, за столом должен сидеть писарь (его пришлют из обители), а у дверей ждать помощник (которого также пришлют из обители). И, разумеется, Катберт. Его речей не слушать, на вопросы не отвечать, просьб не выполнять.
    - А если... окажется, что он невиновен? Нет-нет, не спорю с вами, но столько лет...
    - Не беспокойтесь. Если в ходе беседы (а я не имею привычки сходу истязать пленников) выяснится, что все подозрения и обвинения ошибочны, я принесу ему свои извинения публично, а также буду искренне рад тому, что единоверец оказался чист как перед Господом, так и перед законом.
    - Дай-то Бог, - вздохнул стражник.
    - Не унывайте, - вместо прощания пожелал Гленн и ушёл, оставив стражника с его невесёлыми мыслями.
    По дороге в обитель Гленн не думал ни о предстоящей беседе с Катбертом, ни о предстоящем освобождении Евы, ни о Батисте. Подступало осознание усталости - выданное лекарем снадобье перестало бодрить и отгонять боль, а голод давал о себе знать лёгким подташниванием. Увы, уже давно прошло время, когда собственное "хочу" было выше пресловутого "надо"; когда можно было сперва позаботиться о себе, и уже после начинать думать о пользе для дела, бюрократии и всевозможных мелочах. Не появится вдруг наставник, готовый похвалить за проделанную работу и отправить отдыхать.
    - Мастер Рехтланц, - у входа в монастырь вновь стоял тот самый мелкий послушник, заинтересовавшийся родословной Сатаниэля.
    - Тебя ко мне приставили что ли? - вскинул бровь инквизитор.
    - А мне всё равно нечего делать - все заняты. Наставник Алмер сказал, что завтра мы будем весь день молиться об исцелении раненых. Сказал, что сегодня нас оттуда просто все будут гнать. Если вы меня прогоните, мне придётся или полоскать бинты, или копать грядки, - пожаловался мальчонка. После, одумавшись, воскликнул: - Вы только не подумайте, что во мне нет должного смирения!
    - Найди тогда Валентайна и спроси, когда он будет готов принять меня. Я, если что, сейчас уйду в его покои - там остались мои вещи.
    - Хорошо, мастер Рехтланц! Только вещи ваши не там - я перенёс их в соседнюю келью. Ключ в келье Валентайна на столе.
    - Я понял, - кивнул Гленн, и мальчишка направился на поиски лекаря.
    Очередная келья, в которой обитель предложила инквизитору поселиться, была точной копией самой первой - маленькой, тесной и скупо обставленной. Сумки лежали на столе, тщательно вычищенная и заштопанная одежда была сложена на стуле. Стол предусмотрительно снабдили пергаментом, перьями, чернильницей, свечой в подсвечнике, кувшином с водой, стаканом - поставили бы блюдо с едой, и Гленн смог бы сказать, что ему создали идеальную обстановку, при которой никого не надо дёргать.
    Не зная точно, как скоро вернётся посланный за лекарем мальчишка, инквизитор не решился браться за перо. Заместо этого он наскоро перебрал свою сумку, убрав из неё лишнее и доложив нужное. В разряд нужного попали вещи Евы, найденные вампирами в её убежище; найденные утром чётки; свёрток с облегчающими беседу инструментами (всё-таки они были в работе привычнее, да и не обратил инквизитор внимания на состояние тех, что имелись в допросной Маркизы). Пользуясь тем, что почти все монахи сейчас занимались ранеными, Гленн быстро заглянул в чужую келью, находящуюся аккурат за кельей лекаря Валентайна - та привлекла его приоткрытой дверью. Обитавший там тощий монах спал, уронив голову на раскрытую книгу. На спинке его стула висела ряса. Тихо, опасаясь разбудить его, инквизитор прокрался в келью, прошёл пару шагов до монаха и стянул линялую рясу. Он чуть было не разбудил монаха, потому как тощий зад приминал собою часть рукава, но обошлось - обкрадываемый монах лишь глубоко вздохнул, пробормотал что-то во сне и дёрнул плечом. Рехтланц же, удобнее перехватив стыренное одеяние, неслышно покинул чужую келью и вернулся в свою, где туго свернул рясу и припрятал её в сумку.
    Навлечь на себя гнев Господень этим поступком инквизитор не опасался - монах из монастырских закромов без труда получит ещё одну рясу, а самому монастырю от этого никакого вреда не будет. Зато Еве будет, чем прикрыть кровавые пятна на одежде - сжигать её инквизитор пока что действительно не намеревался, а отпускать прочь в таком виде значило подставить. Женскую же (или мужскую) одежду добыть сейчас было бы проблематично, да и город пристально следит за единственным инквизитором, чтобы сохранить подобные покупки в тайне.
    Гленн не сомневался в правильности того, что намеревался заключить с Евой своего рода сделку. Пусть подобное сотрудничество выглядит абсурдно (вампир и инквизитор!), от него куда больше пользы, чем от бездумного уничтожения столь ценного союзника, каковым виделась Ева. Гленн не лукавил перед Единым - ни разу Он не показал, что Ева должна умереть, ведь даже молитвы, чуть не упокоившие Батиста, не причинили ей вреда. Не лукавил Гленн и перед родом людским - Ева не покушалась на тела и души смертных. Не врал инквизитор и себе - не мучил его голос совести, не приходило и мысли о том, что намерения могут быть ошибочны. Заимев врага в лице Батиста, он не мог не предложить дружбу Еве. Оставалось лишь донести до неё эту мысль, отогнать сомнения и трусливый порыв её души погибнуть.
    - Мастер Рехтланц, Валентайн сейчас занимается ранеными. Он сказал, что не может вас принять, но это сможет сделать его помощник. Только помощник тоже там.
    - Хорошо, спасибо тебе. Иди, я дорогу сам найду.
    - А ещё могу чем-то помочь?
    - Позаботься, чтобы к моему возвращению от лекаря где-нибудь на кухне была плошка с едой - этого хватит.
    - Хорошо, мастер Рехтланц!
    Развёрнутый в монастыре госпиталь напоминал то ли бойню, то ли анатомический театр, то ли допросную. Впрочем, запахи не смущали инквизитора - брезгливость он уже давно позабыл, а стоны и крики перестали тревожить его душу уже после первых допросов. Лекарь Валентайн направил Гленна к своему помощнику. Помощник же, что удивительно, был Гленну знаком.
    - Не ожидал тебя здесь увидеть, - проговорил Гленн, окидывая взглядом латника.
    Судя по виду одежды и рабочего места, тот трудился в поте лица не первый час. Азазель оторвался от пациента - несчастный умер, но уставший латник с тупым упорством продолжал копаться в распоротой груди, и лишь голос инквизитора заставил его вернуться в реальность. Из-за плеча посмотрев на инквизитора, он локтем толкнул маленькую докторшу, работавшую вместе с ним.
    - Руби, хватит. Он мёртв. Иди помоги Валентайну. Этого я на себя беру, - только отослав маленькую докторшу, саму шатавшуюся от усталости, Азазель ответил инквизитору: - Я тоже не ожидал себя здесь увидеть, - невесело усмехнулся он с прежним безразличием в голосе, - чего припёрся?
    - Валентайн говорил о необходимости сменить повязку вечером.
    Азазель никак это не прокомментировал, придвинул к Гленну свободную табуретку и указал на неё:
    - Садись. Посмотрим, что там у тебя.
    Гленн разместился на предложенном месте, стянул с себя куртку. Он сомневался как в лекарских способностях латника, так и в том, что Валентайн доверил бы его непроверенным помощникам.
    - Эй, орясина, тащи бинты и чистую воду - тем временем бросил Азазель своему помощнику. Тот не отреагировал: испытания этого дня оказалась слишком для крепкого послушника с душой зайца. Не помог даже увесистый пинок и, волей-неволей, Азазелю самому пришлось нести всё необходимое. - Зелий с мазями нихрена. Всё истратили. Вино есть. Моча ослиная, но за неимением другого... - пожал плечами латник, протягивая Гленну флягу.
    - Мне ещё сегодня нужна трезвая голова, - мотнул головой инквизитор, хотя предвидел, что без даже такого средства рука будет болеть в разы противнее. Но вино на пустой желудок было способно затуманить разум, а в таком состоянии допрашивать кого-то попросту глупо.
    Азазель лишь пожал плечами и стал неспешно разматывать бинты.
    - Сколько мы ублюдков грохнули-то в итоге?
    - Одиннадцать, - сообщил инквизитор.
    - А я сегодня шестерых потерял, считая вон того, - Азазель кивнул на тело того пациента, над которым он работал до прихода Гленна, - паршивый счёт выходит, - вздохнул он, споро разматывая бинты. - Ох, бля, - присвистнул Азазель, увидев, во что превратилась рука инквизитора.
    - А что ещё ожидать, когда гнездо зачищают послушники да стражники? А рука ещё нормально выглядит - видел бы ты, когда только вурдалак её пожевал...
    - Видал и похуже, - отмахнулся наёмник, внимательно осматривая изувеченную конечность, - м-да... если тут порезать... там вправить... здесь ещё подлатать не лишним будет... пальцы сгибать не сможешь, без вариантов, но хоть культяпку сохраним. За большим обращайся к колдуну какому-нибудь. Или можешь помолиться об исцелении, - не удержался он от подколки.
    - Ага, ага. Не беспокойся, всё нужное мне уже вправили, - отмахнулся инквизитор, не воспринимая слова латника всерьёз.
    - Мне-то чего беспокоиться? Твоя рука, - безразлично ответил Азазель, опытными руками обрабатывая раненную конечность, - а Пафнутий святый пиздец... тьфу, пропасть... ну лживый проповедник тот. Поймали?
    - А он и не убегал.
    В глазах Азазеля вспыхнули недобрые огоньки:
    - Отлично. Надеюсь сучий выблядыш громко кричал, - огонь в глазах потух так же быстро, как и вспыхнул. Пару минут Азазель работал молча, наконец, вновь заговорил: - Полночь близиться. К нашей общей знакомой пойдёшь?
    - До полуночи ещё семь часов, - ответил инквизитор.
    - Так пойдёшь или нет? - повторил свой вопрос Азазель.
    - Это не твоё дело, латник.
    Азазель покачал головой и тяжко вздохнул:
    - А вот тут ты ошибаешься... - неожиданно аккуратные прикосновения врача обернулись стальной хваткой убийцы, сжав руку Гленна так, что у того аж искры из глаз посыпались. Придвинувшись поближе к инквизитору, Азазель тихо прошептал: - Мне тут птичка нашептала, что подруга наша в застенках маркизиных томится. С колом в сердце, - в голосе Азазеля не было угрозы, лицо оставалось таким же бесстрастным, а взгляд спокойным, но сила медвежьей хватки приблизилась к опасной отметке, за которой с рукой можно лишь попрощаться.
    - Сдурел совсем на инквизитора руку поднимать? - прошипел инквизитор. Горло перехватило от накатившей боли. - На кой мне она там?
    - Может и сдурел. Только я не как эти телята верующие, я вслепую к чёрту в пасть лезть устал, - цыкнул зубом Азазель, не ослабляя, впрочем, хватки, - а вот это ты мне сейчас ответишь. На кой ты её сцапал?
    - А что, надо было стражам оставлять? - огрызнулся инквизитор. Конечно, он мог бы и не отвечать, просто терпеть боль, или и вовсе закричать, позвать на помощь. Но в этот момент рука была бы уже изувечена окончательно и бесповоротно. Учитывая этот факт и то, что информация, по сути, не секретная, инквизитор решил говорить: - Они её чуть не сожгли на солнце.
    - О как, - присвистнул безжалостный латник, - ну что, поговорим откровенно, или мне продолжить?
    - Поговорим, - довольно спокойно ответил инквизитор. К огромному облегчению Гленна, хватка латника ослабла.
    - Я так понимаю, вы успели поговорить? Что она рассказала тебе?
    - На неё напал Батист, тот ревенат. Стража её подобрала и чуть не спалила на солнце. Я пока её оставил во дворце - там сейчас спокойнее всего. Поговорить ещё не успел.
    - Ясно, ублюдок всё ещё жив и хочет отомстить, - если новости о Батисте его и огорчили, то вида он не подал, - как соберёшься говорить, я с тобой пойду, - кивнул Азазель, возвращаясь к своим временным обязанностям врача, сиречь, к наложению нового лубка и чистых бинтов, - и не спорь, - Азазель серьёзно посмотрел Гленну в глаза, - мне тоже не хочется под вампирами быть, что бы ты обо мне не думал. Наёмные псы, вроде меня, им не нужны, только рабы. А в кабалу я не собираюсь. Но и вслепую подставляться тоже.
    - Как скажешь, - на редкость покладисто отозвался Гленн.
    - Ты тот ещё чопорный ублюдок, святоша, - покачал головой Азазель, - ладно, вроде всё, - сообщил он. Руку Гленну латник чисто из вредности зафиксировал так, что пошевелить ею было вообще невозможно, - утром сменишь. И старайся её не тревожить, или я возьмусь за пилу.
    - Я выполняю свою работу, - огрызнулся инквизитор.
    - Избавь меня от этого патетичного дерьма, - отмахнулся латник.
    - А что? Тебе что-то не нравится? 
    - Список длинный, лень перечислять.
    - Пустые слова.
    Азазель лишь фыркнул, подводя тем самым черту милой беседе. 
    - Что ж, не буду больше мешать, - ответил инквизитор. - Не засни, уйду поздно.
    Выходка латника лишь раздосадовала инквизитора, хотя и не обидела, и даже не особо удивила. Возмутила, конечно, своей наглостью, но ровным счётом никаким образом не повлияла на отношение к латнику. Она вышла очень уж в его духе, и назвать её непредсказуемой язык не поворачивался. Пожалуй, в схожих обстоятельствах Гленн сам бы сыграл на слабости собеседника подобным образом. Не потому что причинение боли ближнему доставляло удовольствие, но потому что действенно, избавляет от лишней болтовни и от попыток солгать, а также позволяет сократить время объяснений. Другое дело, что уязвлённое самолюбие велело размазать наглеца, и ему противостоять было сложно. Но осознание того, что пока что латник был полезен, не давало воли горячности. Пока что выходка с рукой грозила Азазелю лишь тем, что Гленн напишет одному знакомому с просьбой разузнать побольше про этого типа - явно с ним всё не так просто.
    Отложив размышления о возмездии на будущее, инквизитор прогулялся до монастырской кухни. Старательный послушник не только озаботился тем, чтобы инквизитора накормили, но и тем, чтобы накормили сытно, пускай в такое время трапезы не устраивались обычно. После трапезы инквизитор засел за пергамент, потратив на формулирование и изложение мысли лишь четверть часа. Текст не шифровался, но помимо имени Гленн пометил письмо оттиском signum'а. Когда чернила высохли, инквизитор свернул пергамент и кое-как одной рукой (и зубами) перевязал его верёвкой. Убрав свиток в сумку, инквизитор с чистой совестью рухнул на кровать, не раздеваясь, и крепко заснул.

11 марта 3057 года IV Эпохи

Аустенит, после полуночи

    Добрые шесть часов сна сделали своё дело, и в полночь инквизитор проснулся отдохнувшим и полным сил. Конечно, проснулся не сам - послушник, следуя инструкциям, разбудил Гленна. Самовольно он также озаботился тем, чтобы на кухне инквизитора вновь ожидала еда, и Гленн не нашёл причин возразить. Потому прежде чем покинуть обитель, Рехтланц отдал должное местной кухне. Предупреждать Азазеля о своём уходе инквизитор не стал - сперва он намеревался разобраться с пресвитером, а латник мог лишь помешать, рискнув напроситься. Не то чтобы присутствие постороннего могло помешать, но своими неуместными комментариями или же видом латник мог помешать Катберту откровенничать, что лишь вредило делу.
    - Спасибо, что подождал, - донеслось инквизитору в спину, когда большая часть пути до дворца Маркизы и, соответственно, тюрьмы, была пройдена.
    - А, ты здесь? - чуть повернул голову Гленн, отметив фигуру латника. Поправил свисающую с плеча сумку. - Напрасно. Я бы послал за тобой. Я не к ней.
    - Дай угадаю: решил маркизу осчастливить? Или нашего лживого проповедника проведать? - с чего Азазель решил, что предатель-пресвитер стал общим, он объяснять не собирался.
    - Второе, - ответил инквизитор. - И тебя там, сам понимаешь, быть не должно - ты не представитель Ордена. Поэтому будешь сидеть в компании трупов и Евы.
    - Я, пожалуй, мучительных воплей наслушался, - Азазель согласился, хоть и в своей манере. Похоже, сказать "ты прав" инквизитору он не хотел из принципа.
    - Вот и славно. К слову, не наделай глупостей - отмазывать не буду, - добавил Гленн уже серьёзно.
    - О, поверь мне, я не собираюсь вытаскивать из кровососов колья и сшивать их заново. Расчленёнными они мне больше нравятся, - Азазель даже позволил себе лёгкую циничную ухмылку.
    - Ты понял, о чём я, - проговорил Гленн, не став акцентировать внимание на ёрничестве. На дальнейшие разговоры времени не было, потому как стерегущий тюрьму стражник предупредительно распахнул дверь перед инквизитором, не став задавать вопросы про сопровождающего.
    - Мастер инквизитор? Всё готово, - доложил он.
    - Хорошо, пусть ждут. Этот тип со мной - вызвался посторожить трупы.
    - Как скажете, мастер инквизитор.
    - На это время можете отпустить стражу и паладинов со второго и третьего яруса. Стены всё-таки не такие толстые - не хочу их смущать.
    - Отпускать всех по домам, или же придержать?
    - Пусть спят здесь - я не уверен, что управлюсь быстро, но не исключаю, что расправлюсь со всем до утра. Но не нужно устраивать многочасовое бдение - всё под контролем.
    - Хорошо, - кивнул стражник, передал инквизитору связку ключей и быстрым шагом пошёл оповещать караулящих.
    - Теперь ты. Здесь никого нет, - инквизитор кивнул на коридор первого яруса и направился к лестнице, ведущей вниз. На площадке второго яруса он остановился, позволил идущим на поверхность стражникам и паладинам пройти. - Здесь занята всего одна камера - не пропустишь. Дверь заперта, ключ у меня. Покажется, что кто-то шевельнулся - бегом вниз, там буду я. Придёшь зря - разделишь участь Катберта. Упустишь - разделишь участь сотни погибших сегодня. Приятного дежурства!
    Распрощавшись с латником, Гленн спустился на самый нижний ярус. На нём оказалось тепло - следуя указаниям инквизитора, прислуга от души разогрела очаг. Помимо Гленна на этаже оказалось ещё четверо. Виновник сборища, Катберт, абсолютно голым сидел на полу, снятая с него рубаха лежала рядом. Его руки были связаны за спиной, а рот заткнут каким-то кляпом - видимо, достал он всех своими воплями. Подле него стояло двое крепких паладинов, прикрывших лица масками - видать, объяснил кто-то послушникам, как лучше вырядиться. За столом сидел писарь, также сокрывший лицо за маской. Подобная маскировка имела смысл - так допрашиваемый не сможет увидеть эмоции своих палачей, не увидит их лиц (что иногда важно) и попросту не будет на них отвлекаться.
    - Я просил двоих, - спокойно заметил Гленн.
    - Считайте их за одного, мастер, - отозвался писарь. Бросив взгляд на пустой рукав накинутой куртки, добавил: - Так им будет проще следовать вашим инструкциям.
    - Ладно.
    Рехтланц скинул сумку на пол, неподалёку от писаря. Взглянул на лежащий на столе пергамент. Писарь уже потрудился начать выводить заглавие:
    "3057, соковик, одиннадцатое. Час ночи.
    Допрашиваемый: Катберт фон Свааль, пресвитер Аустеннитского Собора.
    Подозревается в пособничестве ревенатам (вампирам).
    Вопрошающий: старший инквизитор Гленн Рехтла..."
    - Исполнителей и себя можешь не вносить, - позволил Гленн. - Пиши дальше: "Первый допрос. Акт первый - без применения пыток". Далее пиши без сокращений - не каждый день речи таких высокопоставленных особ приходится слушать. Выдерните кляп - иначе никакая беседе не даст результата...
    - Что вы себе позволяете?! - первым делом хрипло воскликнул Катберт.
    - Добрый вечер, отец, - мягко проговорил Гленн, опустившись на корточки перед пресвитером. Тот выглядел жалко. - Я обещал, что приду позже. Я пришёл.
    - Ради чего вы это всё устраиваете? К чему это представление? - гневно прошипел пресвитер, нервно дёрнув связанными руками.
    - А вам здесь не нравится?
    - Бросьте паясничать! Я требую...
    - Вам здесь не нравится, - уже утвердительно кивнул Гленн. - Мне, поверьте, тоже. Поэтому я охотно покину сие место, если вы мне сейчас сиюминутно всё расскажете. Voluntarie et non ex necessitate. Искренне.
    - Что рассказывать? Я невиновен! Я...
    - Вот видите, - огорчённо вздохнул Гленн. - Вы сами вынуждаете меня задерживаться здесь.
    - А что я должен говорить?! Меня ни с того ни с сего бросили в тюрьму как последнего оборванца, лишили еды, воды и сна, притащили сюда, раздели!
    - Вы должны говорить правду. Только правду, отец.
    - Ваши обвинения безосновательны!
    - А вы знаете, в чём вас подозревают?
    - Меня обвиняют в том, что я укрывал кровососов в соборе, если судить по тому, как вы ворвались на его территорию в их поиске!
    - Согласен, мой просчёт, - не стал увиливать Гленн. - Я испугался, что его святость уже осквернена. Но подозреваетесь вы не в этом. Вы подозреваетесь в пособничестве ревенатам, предательстве рода человеческого, ереси и нарушении законов Империи.
    - Чт..то? Да вы вообще понимаете, кому вы пытаетесь вынести эти лживые обвинения?! - в тоне Катберта прозвучало неподдельное возмущение. В иной обстановке эта фраза заставила бы задуматься, смешаться, отступить - пресвитер привык отдавать приказы, и его тону хотелось подчиниться.
    - Лживые? - мягко переспросил инквизитор. В своё время наставник Хорас Лоран немало сил приложил к тому, чтобы обучить Гленна следить за тоном; не допускать в него несоответствующие эмоции и чувства; говорить с самыми неприятными типами как с самыми близкими друзьями. И эту науку Гленн применял сейчас, стараясь видеть в допрашиваемом не предателя, отступника и убийцу, а едва ли не самого дорогого друга, а то и больше - пожалуй, не было в мире человека, к которому инквизитор обращался бы теплее и спокойнее; кого бы слушал столь же внимательно; положению которого также сочувствовал. - Но отец, ведь столько человек были свидетелем того, как вы пали ниц перед вампиром, как просили прощения за то, что не сумели нас удержать от зачистки гнезда.
    - Ложь, - всё также уверенно повторил пресвитер, и почти с мольбой обратился к Гленну, подавшись вперёд всем телом: - Уж вы-то, вы, мастер инквизитор, поверьте мне! Ваша работа - отличать правду от лжи, но вы верите им, не мне!
    - Добрая половина города вдруг решила солгать? Не уверен. И слушаю я их лишь по той причине, что вы молчите, не желаете мне ничего говорить.
    - Они просто не так всё поняли, - негромко проговорил Катберт, а потом вдруг сорвался на крик: - Они не поняли, что меня там, на площади, не было! Просто не было, понятно?!
    - Но мы на площади говорили с вами, - продолжал увещевать Рехтланц, не повышая голоса, - а после этого вас прямо оттуда перевезли сюда. Или это тоже были не вы?
    - Я пришёл в себя в клетке, полуголый. На мои вопросы никто не отвечал, сейчас же вы разбрасываетесь обвинениями, которые мне непонятны!
    - Вы кричите, ругаетесь, негодуете, но при этом не рассказали ни слова про свою историю. Я же вижу, что вы что-то знаете, отец Катберт. Так расскажите мне всё, я готов выслушать.
    - Ладно, - выдохнул пресвитер. - Я... верю, что вы всё равно это узнаете. Это всё началось год назад...
    Скрипело перо писаря, фиксируя слова Катберта. Он говорил небыстро, будто мучительно вспоминая недавнее прошлое. Exsecutor`ы замерли за его спиной, слившись с обстановкой. Гленн же продолжал сидеть напротив, вслушиваясь в речи пресвитера и отмечая его поведение, мимику, движения. Пресвитер поведал удивительно трагичную историю. Год назад появился в Соборе новый прихожанин. Он никогда не оставался на исповедь, служб старался избегать, да и вообще мало времени проводил в соборе. Никто не спрашивал его ни о чём, потому как у каждого свои проблемы случаются. Но вот месяц назад сей прихожанин подкараулил Катберта. Пресвитер решил, что всё ради исповеди, и потому не стал волноваться. А после - всё.
    - То есть как всё? - не понял Гленн.
    - Наслал гад проклятущий на меня чары свои, овладел телом моим бес. Неволен стал я в своих поступках - будто заперт в клетке плоти. Ничего не видел, ничего не понимал - лишь в редкие минуты прояснений разума ужасался творимому.
    - Бес, значит, - проговорил инквизитор и вздохнул. Должно быть, во владениях Сатаниэля целая академия бесов есть, и каждый из них закреплён за тем или иным человеком, чтобы в нужный момент попутать его, а то и вовсе овладеть. А то больно уж часто на бесовское племя все ссылаются. А те, кто понаглее, и вовсе Сатаниэля винят. И почему только никто не говорит сразу и честно всё? Мол, да, человек я. Дал Господь мне право самому совершать поступки и нести за них ответ, и я распорядился оным правом так, как распорядился. Каюсь, грешен, и готов искупить свою вину...
    - Бес, истинно говорю вам, мастер старший инквизитор! - воскликнул Катберт, по-своему расценив задумчивое молчание инквизитора.
    - Я выслушал вас, отец Катберт, - проговорил Рехтланц. - Но позвольте узнать ещё один момент...
    - Я вам всё сказал, что ещ...
    - Позвольте узнать, - перебил его Гленн. - Вы что, за идиота меня держите?
    - Я говорю правду! - возмутился Катберт.
    - Вы лжёте, - спокойно заметил Гленн. - Вы просто отнимаете время. У меня - от работы, у помощников - от сна, у себя - от возможности покаяться. Неужели вы не хотите расправиться со всем быстрее? Покинуть это место до того, как мне придётся попросить помощников ознакомить вас со всем инвентарём, что любезно предоставлен нам Маркизой.
    - Я больше ничего не знаю, - уже с меньшим воодушевлением повторил Катберт, по-прежнему не теряя уверенности.
    - Вы лжёте. Более того, своим поведением вы развеяли любые мои сомнения в вашей вине.
    - Я вас не понимаю.
    - Боюсь, это также ложь, - инквизитор поднялся на ноги и прошёлся по допросной, разминая затёкшие от долгого сидения в неудобной позе ноги. Обернулся к паре паладинов, что удерживали пресвитера: - Господа исполнители.
    Экзекуторы проследили за взглядом Рехтланца и сообразили, что от них требуется. Без особых усилий совладав с пресвитером, они по-новому связали руки и принялись подвешивать его к вмурованному в потолок крюку дыбы. Можно было бы сразу начать с чего-то более действенного, однако пресвитер уже немолод, а информация, которую от него можно получить, слишком ценна. Гленн не имел никакой уверенности, что в ходе допроса у пресвитера вдруг не остановится сердце или ещё что, способное навредить делу. Но даже подобная осторожность оставляла весьма широкий выбор, коим Рехтланц и намеревался воспользоваться.
    Время текло непонятно - то мгновения растягивались на минуты, то минуты схлопывались в ничто. Допрос шёл туго - после начала действий, de jure к пыткам не относящихся, ничего нового не было сказано - Катберт на все лады твердил, что безвинен, что находился под чарами и колдовством, что все поступки были совершены против воли.
    Гленн бы солгал, сказав, что ни на миг не возникло мысли о возможной ошибке. Всё-таки допрашивать не абы кого, а целого пресвитера Аустеннитского собора, исполнявшего, судя по всему, ещё и роль советника наместницы Лавидии, приходилось нечасто. Пожалуй, происходи всё ближе к столице, где Орден мог бы привлечь к делу любого своего служителя, и Гленну бы не доверили и место писаря бы - хватало более известных и опытных борцов с ересью, которые не терзались бы подобными сомнениями. Но колебания не мешали трезво мыслить. Рехтланц чувствовал, что Катберт фон Свааль за молчанием, криками боли, мольбами прекратить и настойчивыми возгласами о невиновности что-то скрывает, и потому на свой страх и риск продолжал действовать.
    Когда стало ясно, что ни выворачивание суставов, ни иглы со спицами не помогли, Гленн устроил для себя маленький перерыв. Увы, в этой допросной было особо некуда уйти, скрыться от глаз допрашиваемого, чтобы передохнуть, выпить глоток воды, потереть досадно ноющую руку. Поэтому инквизитор ограничился лишь небольшой прогулкой до стола писаря и кратким просмотром исписанных листов протокола.
    - Пиши. "Первый допрос (продолжение). Акт второй - с применением пыток."
    - Может, перерыв? - негромко спросил писарь, разминая затёкшие пальцы.
    - Пока не сломаем - есть риск, что сегодняшние усилия пойдут прахом. А потом... Видно будет. Тебе всего хватает?
    - Да, мастер Рехтланц.
    - Выйти подышать не хочешь? Можешь с кем-то из них, - Гленн кивнул на исполнителей. Несмотря ни на что он продолжал помнить, что в помощники ему выдали юнцов-монахов, а не бесчувственных мясников. Не на людей они должны были уметь мечи поднимать, но на бестий.
    - Мастер Рехтланц, по вине допрашиваемого погибли наши товарищи. И те, которым до окончания обучения всего ничего оставалось, и те, кто только начал. Одни раньше, другие позже. Мы уже не дети, и подобное нас не смущает.
    - Жажда мести и жестокость отягчают душу, - напомнил инквизитор. - Даже к врагам должно проявлять милосердие, но и справедливость нельзя забывать.
    - Месть? - в глазах писаря мелькнула и угасла жажда крови. - Лишь осознание того, что утаиваемая им информация может спасти жизни других, толкает нас на это, но никак не месть. К тому же милосердие несправедливо, как сказал один мудрец, а справедливость немилосердна. Пожалуйста, оставьте душеспасительные беседы на иное время. Мы исповедуемся вам и побеседуем, но потом. Не здесь. Не при нём.
    - Верно. У нас ещё будет время, - кивнул Гленн. Печально было осознавать, что не без его помощи чистые души паладинов прикоснулись к грязи, коей является инквизиторская служба. Но ведь кто-то же должен выполнять всю эту работу - мерзкую, противную, но нужную. Без тех, кто готов замарать свою душу во имя спасения душ чужих, мир очень скоро утонул бы, не в силах смириться с происходящим. Как золотари выгребают всё дерьмо, оберегая взор искушённых господ, так и инквизиторы расправляются со всей мерзостью людских же поступков, позволяя прочим жить в наивном осознании прекрасности, беззаботности и всеобщего добросердечия. Прогоняя ненужные мысли, инквизитор тряхнул головой и посмотрел уже на допрашиваемого. - Теперь же - к делу.
    Крики боли стали ещё искреннее. Впрочем, сравнится ли боль от какой-то жалкой иглы, загнанной под ноготь, с болью ногтя сорванного или же с болью раздробленного сустава? Конечно, одну боль может затмить другая, да и вообще боль остаётся болью всегда. Другое дело, что инквизиторы умели выворачивать не только душу человека, но и тело; знали, то и как делать, чтобы продлить всевозможные страдания. Разумеется, Гленн не собирался сильно калечить пресвитера - тому предстояло ещё прошествовать до места казни. Тащить же его волоком и показывать толпе, что Катберта запытали злые инквизиторы, выбивая им угодное признание (а подобный слух наверняка пойдёт), было нецелесообразно. Но и ограничивать себя в средствах из-за этой необходимости Рехтланц не намеревался, ведь если цель - спасение души, то цель оправдывает средства. А честный ответ Катберта фон Свааля, пусть и полученный под давлением, мог спасти ещё множество душ.
    Как верно заметил Батист де Крул, обеспокоенные аустеннитским делом вампиры резко примутся обращать своих верных слуг, чтобы те не отступились. Также они могут возжелать расширить своё поголовье через обращение совершенно случайных людей, чтобы если не увеличить силу гнёзд, то заставить Орден распылить внимание на множество вольно шастающих ревенатов, отвлекая тем самым от основной проблемы. И именно души потенциальных жертв нуждались в спасении. Именно ради них, бессмертных душ, Гленн сейчас истязал смертное тело; ради них торчал в этом жарком, душном, провонявшем болью, страхом и ненавистью помещении; глох от воплей.
    Конечно, паладинам не хватало ни знаний, ни мастерства, присущих отдельно обученным специалистам, которым в своё время не хватило чего-то для службы в рядах инквизиторов. Они не знали элементарного порядка ведения допроса, не могли без подсказок понять, что им надлежит делать в конкретный момент. Впрочем, это компенсировалось желанием поквитаться с виновником многих смертей и достаточной хладнокровностью.
    Пытки дали результат. Возгласы "не знаю", "не помню" и "я безвинен" сменились на "не скажу". Сей переход воодушевил Гленна. Казалось бы, банальный lapsus linguae - кому какое дело до него? Однако вся инквизиторская служба строится на своевременном осознании подобных мелочей. Мимолётная слабость, и вот уже на шаг ближе к истине.
    - Скажешь, - спокойно ответил Рехтланц, глядя в испуганные сорвавшимися словами глаза пресвитера.
    И Катберт сдался.
    Не сразу - сперва прошло ещё немного времени. Но "не скажу" породило в упёртости молчания пресвитера трещинку, которая разрослась очень быстро. Как часто мимолётная слабость рушит всё, чего когда либо удавалось достичь! Тихое от отчаяния "Я всё скажу" исполнители не упустили. Замерли, так и не затянув тиски до полного раздробления сустава.
    - Я всё скажу, - дрожащим и срывающимся голосом повторил он, когда экзекуторы вопросительно посмотрели на инквизитора. - Я... виновен, - произнёс он, зажмурившись.
    - Я слушаю, - позволил пресвитеру говорить Рехтланц. Через несколько секунд тишины добавил: - Если будешь молчать, мы продолжим. Скоро целые суставы кистей закончатся, и тогда придётся обратиться к железному сапогу.
    Губы пресвитера дрогнули, а взгляд невольно метнулся к пляшущему в очаге пламени, где постепенно раскалялся упомянутый сапог. Применять его Рехтланц не собирался, потому как после этого едва ли Катберт сможет пройти хоть пару шагов. Но сие бесхитростное приспособление имело довольно устрашающий вид.
    - Я... помогал вампирам. Я знал, где они обосновались - я сам предложил им это место. Н-не помню, когда. Давно. Они нуждались в укрытии, а что лучше катакомб? Место... Оно им сразу понравилось.
    - Разумеется, - кивнул Гленн. - Темнее всего под свечой. И много ли вы им помогали?
    - Меня они не посвящали в свои планы. Изредка просили помочь, но в известность не ставили. На меня ложилось решение вполне приземлённых вопросов - жильё, жертвы, деньги.
    - Жертвы?
    - В дни крупных служб Аустенит распахивает свои врата для всех желающих, в том числе и для всевозможного отребья. Пообещай им бесплатный хлеб или возможность исповедаться, и они пройдут куда угодно. И никто их не хватится. И вампирам радость, и городу спокойствие. Знаете, после появления вампиров в Аустенните стало спокойнее - меньше краж, убийств, грабежей.
    - Участвовали ли вы в убийстве послушников монастыря?
    - Я даже не знал про них, - качнул головой Катберт. - Этот поступок был неразумен - сообщи они мне про нужду, и я бы сам пригласил кого-то для решения этой проблемы. Но они молчали...
    - Но ради чего вы связались с ними? Что они могли такого пообещать вам, отец, что вы решились пойти на это преступление против людей? Деньги? Власть?
    - Деньги - не проблема, когда занимаешь подобное положение. А власть... Вам её много дал лишь перстенёк Маркизы, а мне же хватает лишь сана и положения при Маркизе, - криво усмехнулся пресвитер. В его глазах отразилось безумие, алчность. - Бессмертие. Они обещали мне бессмертие.
    - И вы решили обменять бессмертие души на нетленность плоти?
    - Бессмертие души... Ваш разум забит мечтами о посмертии, инквизитор! Вы что, верите, что там что-то будет? А что будет, если не будет вас? Кому это всё будет? Зачем?
    - Всякую душу ждёт посмертие сообразно деяниям - Бог милосерден.
    - Вы не поймёте, - опустил голову Катберт. - Не поймёте того, что понял я ещё в детстве.
    - Объясните мне, отец. Объясните, чтобы я смог вас понять.
    - В детстве мне говорили, что добрый исарианин должен быть честен. Я честно следовал этим заповедям, пока не понял, что за честность бьют. Что сорвавшаяся с губ ложь спасает от наказания. Пару раз её раскусили, да - кара была ещё больше... Но это меня научило лгать лучше, так, что ложь мою почитали за правду. Потом я понял, что проще красть, чем пытаться заработать самому - деньги, слова, идеи, место. Блюдя заповеди я бы ничего не добился. Понимаете, ничего! - пресвитер вновь вскинул голову, чтобы продолжить говорить глядя в глаза Рехтланца. - Заповеди лишь для управления сброда, паствой именуемого, нужны; чтобы каждый знал своё место и не мешался под ногами прозревших. Пара скандалов с участием раньше почитаемых святых отцов, пара подкупов, несчастный случай, подлог, запятнанная репутация - вот что расчистило мне дорогу до пресвитерского места! Это, а не слова какого-то мёртвого мессии, помогло мне добиться всего. Плотские утехи, невоздержанность, богатство - вот что доставляет удовольствие, а не бесконечные стояния на коленях и пустое зачитывание никому не нужных речей!
    - Я понял вас.
    - Неужто? - Катберт недоверчиво посмотрел на инквизитора, не услышав в его тоне насмешки или лжи.
    - Я понял, что движет вами. Неверие. Простое неверие породило в вас вседозволенность, ложное ощущение того, что любой проступок сойдёт с рук.
    - Я нарушил все существующие заповеди - разве что колдовством не помышлял за отсутствием склонности к оному. И где кара небесная за все мои прегрешения? Нету её, кары этой! Не грянул гром, не разверзлась твердь!
    - Не спешите говорить об этом - кара ещё настигнет вас, причём в мире вполне земном.
    - Меня ждёт костёр?
    - Несомненно, - подтвердил Гленн. - Вы же знаете, сколь скуп выбор смертных казней у Ордена. 
    - Заживо?
    - А хотите сперва быть повешенным?
    - Д... Да. Вы же можете это устроить! Вы же имеете право.
    - Право... - Рхтланц покачал головой. - Повешение даруется лишь тем, кто абсолютно честно всё рассказал, кто охотно сотрудничал с инквизицией.
    - Я же всё рассказал! Всё!
    - Только после долгих уговоров, - мягко возразил инквизитор. - К тому же ничем не помогли - вампиры вам не доверяли, сами вы ничего не знаете полезного.
    - Да, про вампиров я больше не могу ничего поведать. Но я могу рассказать про Маркизу!
    - Не думаю, что меня заинтересует цвет подвязок на чулках леди де Вилен или её обеденный рацион, - проговорил Гленн и спохватился, что эту строку надо потом будет в протоколе вымарать.
    - Не вас, так Орден! Знаете ли вы, что Маркиза знается с мансийцами? Это такой новый орден. И после того, как их разгромили, многим дала убежище здесь, в Лавидии, потому как проповеди Манса завоевали её разум и сердце.
    - Имена, конкретные места...
    - Этого, увы, не знаю - Маркиза мне не настолько доверяла. Но если вы затащите её сюда... Вы не представляете, сколько она может много интересного рассказать!
    - Про знакомство с мансийцами Орден знает и без вас, - небрежно отмахнулся Гленн, гадая, сколь много правды в этих словах. А если и вправду знает, то старшему инквизитору Рехтланцу явно ещё не доверяют подобную информацию.
    - А про справедливщиков? Орден знает, что леди Люсия де Вилен из неприязни к небезызвестному Лоссону помогала этим бунтовщикам? А ведь это должно быть вам интересно, ведь справедливщики за собой лишь руины да обгорелые остовы монастырей оставляли!
    - Смелое заявление.
    - Это правда!
    - Возможно, это будет интересно Ордену, - не очень уверенно сказал Гленн.
    - Да вы понимаете, как трудно было это узнать? За всё время знакомство с Маркизой даже мне...
    - Id est, больше вы ничем не можете быть полезны - лишь столь сомнительной информацией да своими еретическими взглядами. Мне кажется, это похоже на попытку выдумать как можно больше всего, чтобы костёр заменился виселицей...
    - Это правда! Я больше ничего не знаю!
    - Конечно, конечно. Вы понимаете, что ваша казнь - дело решённое, и что по её срокам вопросов уже нет. Также вы понимаете, что для проверки ценности информации я буду вынужден написать в Орден, но ответ придёт лишь после запланированной казни.
    - Я... Я вспомнил кое-что ещё.
    - Как голая Маркиза устраивает пляски под луной, восхваляя Сатаниэля? - вымарать, вымарать!
    - Последнее поручение хозяина...
    - Да ладно? И какое же?
    - Он... Батист де Крул... вручил мне письмо и велел передать этому монстроборцу, что до вас припёрся в город. Кристоф, кажется, его звали...
    - "Звали"?
    - Письмо должно было его выманить прочь из Аустеннита. Поэтому да, именно "звали". Я уверен, что этот монстроборец уже давно мёртв.
    - Что ж, занятно, - отметил Гленн.
    Занятно... Не то слово. Конечно, смерть Моро - факт недоказанный, пускай и весьма вероятный. Какую роль он играл во всём этом деле? Пришёл ли разобраться с убийцей юных монахов, или же имел ещё какие-то цели, скрываемые как от Бартоломея, так и от Гленна?
    - Есть ли ещё подобное, что бы ты мог сейчас вспомнить? Может, малозначительное, уже известное Ордену...
    - Нет. Это всё. На этот раз - точно всё.
    Рехтланц прошёлся по допросной, обдумывая услышанное. В том, что Катберту больше нечего сказать, он не сомневался - за прошедшие часы допроса Гленн успел научиться различать малейшие оттенки поведения допрашиваемого. Так получилось, что в допросной Гленн услышал много больше, чем хотел. Это его не радовало - озадачивало. Рассказанного про Маркизу хватало, чтобы устроить с ней беседу в подобном месте. И в то же время она играет немаловажную роль в спокойствии Лавидии... Ей здесь верят. И если Церковь вдруг пойдёт против неё... Будет непросто. Очень непросто.
    Как поступить - как верный пёс Церкви? Донести, изоблечить любую ересь, отступничество, проявить презрение ко всем чинам? Или же дать время разуму остыть, извернуть всё в свою пользу, пусть и прибегнув ради этого ко лжи и хоть немного, но пойдя против части Ордена? Как поступить, и при этом не совершить ошибку? Ввергнуть Лавидию в пламя раздора? Держать высшие чины Ордена Святой Инквизиции в неведении?
    Рехтланц даже не думал о том, что за просчёт всё повесят не него, и что любое решение так или иначе увеличивает шансы того, что в допросной окажется не Маркиза (или не только Маркиза), но и он сам. А после - на костёр, чтобы люд увидел, что даже оступившемуся инквизитору не светит смягчения.
    - Вот что... - Рехтланц подошёл к писарю, взял у него протокол и пометил несколько кусков текста, содержащих информацию про связи Маркизы. - Подобная информация слишком ценна, чтобы отправлять её просто так даже с самыми умелыми курьерами. Потому всё, за исключением помеченного, тебе следует переписать. Полагаю, все вы понимаете, что услышанное здесь не должно стать известно никому другому? - инквизитор холодно взглянул поочерёдно в глаза каждого паладина. - Ни друзьям, ни духовнику, ни другим инквизиторам, если они вдруг объявятся.
    - Мы всё понимаем, - отозвался писарь.
    - Превосходно. А теперь следует обеспечить молчание отца Катберта. Запиши в протокол: "Обвиняемый отказался отвечать на вопрос. Обвиняемый замычал. Желая утаить сведения, обвиняемый откусил язык. Исполнители и инквизитор не успели ему помешать. Обвиняемый начал захлёбываться кровью. Допрос прерван. Допрос прекращён ввиду невозможности продолжения оного."
    - Чт... что?! Вы н... не мож... Я же всё рассказал!
    - Вы знаете слишком много, отец Катберт. Ничего личного.
    Пресвитер не мог вырваться - он всё ещё продолжал сидеть прикованным к креслу. Потому паладины без особого труда с ним справились. Пока они обеспечивали молчание Катберта отрезанием и прижиганием языка (смерть пресвитера раньше времени не входила в планы Гленна), писарь переносил протокол на новые листы. Дело это было не быстрое, и exsecutor`ы успели даже перевязать раны потерявшего сознание от боли допрашиваемого, обрядить в рубаху, прибраться после допроса и передохнуть. Гленн в это время стоял, привалившись к стенке, и раздумывал.
    - Мастер Рехтланц? Я закончил, - наконец сообщил писарь.
    Похвалив послушника, инквизитор аккуратно собрал исписанные листы оригинала протокола и спрятал их у себя. Избавленную от излишних подробностей копию также оставил при себе.
    - Тащите этого в камеру, - сказал он.
    Второй ярус, на котором были заперты ревенаты, встретил инквизитора труньканьем лютни, холодом и свежим воздухом. Ввергнув себя в раздражённое состояние, Гленн следовал за послушниками, проследил, как того закидывают в камеру, и запер дверь.
    - Свободны, - холодно бросил он паладинам. - Ночуйте, так и быть, здесь, на первом ярусе - мне не нужны ещё трупы.
    Монахи торопливо удалились, будто не желали навлекать на себя гнев инквизитора.
    - Развлекаешься? - спросил он у Азазеля, с неодобрением взглянув на лютню.

Ева Аш'Мрат

Тонкий глас лютни слышен даже из-под крышки, которая отделяет узкий мирок внутренностей бочки с миром внешним, девушке пока неизвестным. Куда её принесли? Оставили в караульне? Заперли в темницах? Забыли?

Сообщение отредактировал НПС: 05 Сентябрь 2020 - 16:51

- Мы сделали всё, что могли... теперь всё в руках Господа, - устало подвёл итоги дня мастер Вандерберк. Как бы Азазель ни относился к богу и дешёвой патетике, сейчас он был согласен со стариком. Но в душе он остался не удовлетворён: будь у них больше зелий, хотя бы один паршивый маг-целитель или лишняя пара опытных рук, можно было сделать больше. "Если бы да кабы, да во  рту росли грибы..." - но что сделано, то сделано. Кого могли - спасли, а умершим земля пухом и всякое в этом роде. Во многом же, неудовлетворённость Азазеля проистекала вовсе не из альтруизма, излишками коего он никогда не обладал, а из привычки делать работу до конца. Хорошему наёмнику, что работает не за страх, а на совесть, и плата больше, и репутация соответствующая, а значит и контракты выгодней. Жалел он, конечно, что ввязался во всё это, но тут уж тоже ничего не поделаешь:  раз впрягся, тащи воз до последнего и не жалуйся потом.
- Может... на воздух выйдем? Не могу, дышать тяжко, - тихим, усталым голосом предложила Руби. Маленькая докторша шаталась от усталости, её по детски округлое личико осунулось и посерело, тёмные круги залегли под глазами. Возражать никто не стал, и трое хирургов с наёмником молча направились на выход. 
Проходя мимо длинных рядов коек с раненными, Азазель неожиданно заметил что-то, что заставило его остановиться. Этим "что-то" была... лютня. Самая обычная лютня, прислонённая к одной из коек. На койке лежал худой, приземистый воин с щетиной на острых скулах, весь в бинтах и с ампутированной правой рукой. Воин не спал, он полусидел на койке и смотрел в пустоту воспалёнными от боли глазами. Заметив, что долговязый врач со шрамами на лице смотрит на его лютню, калека поднял на него взгляд:
- Играешь? - слабым голосом спросил он.
- Ну, предположим. Твоя?

- Да... захватил сёдня утром из караулки... перед тем, как началось... Дьявол, если бы знал... играешь, значит... 
- Сказал же уже, - с нотками раздражения ответил Странник.
- Звиняй... соображаю туго... от чё, ежели хошь, продать могу... мне-то она ни к чему уже. Жинка тока ругаться будет... глупая баба... люблю её...
- Куплю, ежели в цене сойдёмся, - достав из под фартука кошель с серебром, Азазель пару раз демонстративно встряхнул его.
Сторговались быстро - Азазель пригрозил вояке отрезать ему вторую руку и оскорбил нецензурно, тот обозвал его скрягой и сволочью, после чего Азазель выложил в ладонь калеки шесть серебряков, забрал себе лютню и они чинно пожали друг другу руки. "Во ушлый мужик. Руку оттяпали, сам чуть живой, а вот смотри-ка... не, человечество неистребимо."

Вчетвером они сели прямо на ступеньки у входа в монастырь. Валентайн клевал носом, голова его клонилась то вперёд, то назад, но юноша раз за разом перебарывал дрёму. Руби молча задымила трубкой, мастер Вандерберк присоединился к ней. Сев чуть в сторонке, Азазель поудобней взял новую лютню (само собой, прежде, чем покинуть монастырь, он и меч забрать не забыл) и стал неспешно настраивать её, подкручивая колки и периодически пощипывая струны. Желудок стянуло в тугой узел, хотелось пить и есть, но даже голод отступал перед усталостью. Многие уже отметили его двужильность, но даже у нефилимского организма был свой предел.  Адски, невыносимо хотелось спать - вот прямо тут лечь на ступеньки, подложив руки под голову, и впасть в блаженное забытье. События последних суток проносились перед воспалённым сознанием: сорванная пьянка в кабаке, знакомство с Рехтланцем, драка с вампирами сначала всё в том же кабаке, а потом в подворотне, ночь в темнице, знакомство с маленькой докторшей, аудиенция у маркизы, обыск собора, отчаянное сражение на площади и в катакомбах, Батист Де Крулл, Ева, возвращение назад в цитадель, сорванный поход в бордель, новая встреча с малюткой-Руби, крики раненных и вонь зелий в монастыре, беседа с Гленном. И вопросы... десятки вопросов без ответов. Быть может, беседа с Евой хоть что-то да прояснит, но Азазель особо не надеялся на это... как и на честность герра Рехтланца. Инквизиторам вообще не стоит безоглядно доверять, вот и Азазель не верил, что Гленн не попытается его надуть (если уже не надул) и не слиняет в одиночку. А значит, как бы ни устал, спать нельзя. Так они и сидели вчетвером: Валентайн клевал носом, Руби и мастер Вандерберк курили, а Азазель настраивал лютню. 

Когда до Азазеля дошла весть, что инквизитор Рехтланц покинул монастырь, он даже не удивился. Устало, раздражённо вздохнув, наёмник встал со ступенек, повесил меч на пояс, лютню за спину закинул и пошёл.
- Азазель! - окликнула его маленькая докторша. Едва он повернулся, как девушка устало улыбнулась ему, - спасибо за помощь.
- Ага, в любое время, - буркнул нефилим и заторопился на выход.
Гленна он догнал уже у ворот в цитадель маркизы. Разборок чинить не стал, да и не собирался, слишком устал даже за ради возможности ткнуть чопорному засранцу ещё пару шпилек в бок. Он и ёрничал-то чисто по привычке, а не чтобы вновь позлить Рехтланца. В подземелье они разделились: Гленн ушёл пытать пресвитера, Азазель же остался у двери камеры, охранять кровососов и дожидаться возвращения инквизитора. Пропадал Рехтланц долго, потому, чтобы не заснуть, ожидая его, Азазель решил немного попрактиковаться в игре на лютне - тот же Лопоухий часто говаривал, что какой-никакой талант у Странника  есть, но техника хромает на все струны, и голос он нормально не развивает. Вот и развил, "услаждая" слух Евы в бочке такими бессмертными песнями, как "марш бойцовых котов", "гимн панцирной пехоты", "девица любит за амбаром", "легионерская походная", "конунг Олаф Моржовый Хер", "Ингвар-подкаблучник", "легионеры группы Центр" и весёлая трактирная "Ах красавица, принеси мне вина". Возможно, не самые приличные песни, но чем богаты - тем и рады...

... Беседа с Евой ответов не дала, что Азазеля хоть и не удивило, но немного разочаровало. Знал бы, что так будет, честно перекусил бы чем-нибудь по быстрому и спать. Личность странной вампирши-диаблеристки заинтересовала наёмника, что даже для него стало неожиданным - обычно люди (и не только) мало интересовали его, тем более их чаяния. Но месть... о да, вот уж что Азазель понимал и разделял всей душой. Он не верил в божественное возмездие, более того, если и не считал бога несправедливым, то был уверен, что справедливость бога ни капельки не волнует. Смертные придумали такие вещи, как справедливость и правосудие, и зачем могущественному существу, создавшему целый мир, обращать на изобретения смертных внимание? В саму справедливость Азазель тоже не верил - это была лишь иллюзия, "костыль" для слишком слабых телом и духом, чтобы самим наказать тех, кто причинил им зло. А уж само слово "правосудие" вызывало у него приступ гомерического хохота - слишком часто он видел обратное и, что уж тут врать, сам помогал паре негодяев избежать этого самого "правосудия"... конечно же, за солидный куш. Но Азазель верил в месть: безжалостную, неотвратимую и крайне жестокую. Потому что месть не зависит от бога или судьбы, месть - это то, что зависит от тебя и только от тебя. Ева хотела отомстить вампирам, не перекладывая сие на Бога или Сатаниэля - и уже за это Азазель её зауважал. Разница лишь в том, что Ева мстила кровососам за других, Азазель же расплачивался с Братством за свои мучения. Он даже смог подавить собственную инстинктивную неприязнь к ревенатам и пожелать вампирше-монашке удачи... пусть и весьма своеобразно.
Больше сказать морейке ему было нечего, к тому же Гленн придумал ему новую работу.
- Ева, зацепитесь на лестнице между первым и вторым уровнями. Я впущу паладинов на второй этаж и сам поднимусь наверх, у вас будет время выскользнуть за мной. Так вы сможете выбраться из дворца, - Азазель не мог не оценить простоту плана, добавить ему было нечего, - Азазель, возьми сундук с останками и бочку, снеси их вниз и сожги содержимое. Все должны думать, будто мы избавились от Евы, - говорить, что большинство стражников считает, будто в бочке также лежат ошмётки вампиров, Гленн не стал: Азазель к этому времени и сам молча стал перекладывать часть останков из сундука в бочку, для достоверности "легенды".
На этом пути "заговорщиков" разделились: Гленн и Ева пошли наверх, а Азазель потащил бочку вниз:
- Не забудь раздробить кости и развеять пепел, - напоследок напутствовал его Рехтланц.
- Не учи учёного, святоша, - беззлобно огрызнулся наёмник. Когда он вернулся за сундуком, инквизитор ещё не вернулся (если вообще собирался возвращаться), но ждать его Странник не собирался. 
- Весёлый нам месяц предстоит, - позже сказал наёмник, закидывая вампирью требуху в огонь. Это было мерзкое, грязное дело, работа скорее мясника, нежели истопника. За день Азазель изрядно насмотрелся на человеческие ошмётки, обрывки внутренностей, обломки костей и прочую гадость, к тому же сонливость с голодом навалились на него с утроенной силой, так что он стремился побыстрее закончить с этим делом. Но, как бы ему ни хотелось, торопиться всё же не стоило, и потом он ещё долго выгребал горелые кости вперемешку с золой и тщательно растирал их в пыль, чтобы и следа от чёртовых выродков не осталось. Попутно он мысленно поругал Гленна за медлительность: вампиры, даже в их нынешнем состоянии, всё ещё оставались вампирами и ждать три дня, чтобы устроить аутодафе при всём народе - лишняя роскошь. Будь воля Азазеля, он бы на месте придал тварей огню, растоптал их в прах и развеял его по ветру, лишь бы не держать кучу полудохлых выродков в подвале, рискуя пробуждением кого-нибудь из них. Да и про Батиста забывать не стоит - мало ли, вдруг чисто по злобе душевной устроит налёт на дворец, лишь бы отбить своих "птенчиков" у жалких смертных, посмевших объявить ему войну. Но решал здесь не Азазель, а чёртов святоша Рехтланц, вот и оставалось долговязому наёмнику дробить кости, беззвучно матюгаться и ждать возможности наконец-то лечь спать. 

Сообщение отредактировал Азазель Странник: 08 Сентябрь 2020 - 18:02

11 марта 3057 года IV Эпохи

Аустенит, после полуночи

    План того, как обеспечить Еве безопасный отход, Гленн придумал уже давно, пусть и до последнего сомневался, хватит ли у вампирши сил не упасть в самый неподходящий момент. Но кровь ревенатов сделала своё дело - инквизитор видел, как сразу изменились движения Евы. Боялся ли он последствий её освобождения? Практически нет. Всё-таки была вероятность, что он допустил где-то ошибку, что где-то недорасчитал или недоглядел. К тому же переданный Еве пергамент мог очень нехорошо сказаться на судьбе Рехтланца, но об этом сейчас не хотелось думать. Впрочем, всегда можно сказать, что в самом начале расследования разумом инквизитора пытался овладеть Батист де Крул, и что Гленну кажется, что у того ничего не вышло. Конечно, так себе последствия, но рассчитывать надо на любой исход.
    Отдав Азазелю необходимые распоряжения, Гленн проводил Еву до лестницы на первый ярус подземелья. Ева, придерживая капюшон рясы на макушке, шла следом за Гленном. Изредка из-под неё выглядывали лохмотья - вампирша не стала оголяться перед мужчинами, пусть они и были готовы дать ей время и место. Она была задумчива и несколько раз боролась с желанием сказать и неменьшим желанием смолчать. Достаточно отойдя от темниц, она осмотрелась, частью скрываясь в ночной мгле, и зашептала:
    - Мастер Рехтланс, я... моку помочь вам с вашей раной. Если ви растопутите некоторые трави.
    - Это было бы очень хорошо, - кивнул Гленн. - Но уверены ли вы, что продолжать оставаться здесь, в Аустенните, безопасно?
    - Я... ни в чём не уверена, - сказала девушка, отвлекаясь на шум - то была просто крыса, которая с испуганным писком скрылась во тьме, - Камнесвет и селепный корень. Прихотите савтра в полночь. Место ви помните.
    Не дожидаясь ответа инквизитора, она отвернулась и зашагала прочь, во тьму.
    Побег удался без труда - паладины даже не думали о том, что им довелось пройти под одним из вампиров. Они спокойно разошлись по коридору, заступив на дежурство, а Гленн ушёл наверх, позволив Еве тенью выскользнуть на свободу.
 
    Следующие пару дней выдались непростыми. Если добыть для Евы травы оказалось просто, то прочее оказалось труднее. Для составления обвинительной речи, которая должна прозвучать перед сожжением бывшего пресвитера, требовалось собрать как можно больше фактов, полученных не только из уст допрашиваемого, но и из прочих источников. Нельзя сказать, что информации нашлось много, но несколько листов инквизитор исписал. Если монастырская библиотека и без того была в распоряжении Рехтланца, то полученный от Маркизы перстень распахнул перед ним двери библиотеки Аустеннитского Собора и библиотеки градоправителя. Впрочем, Гленну требовалось лишь узнать нюансы жизни пресвитера из официальных хроник. Вдобавок к этому удалось перемолвиться парой слов с людьми, которые так или иначе пересекались с пресвитером не только по службе, а также с теми, кто по собственной инициативе решил пооткровенничать с инквизитором.
    Вместе с этим Рехтланц озаботился отправкой двух посланий разными гонцами - один ускакал прямиком в Орден с копией протокола, а другой направился к мастеру Лорану. В послании наставнику Гленн размыто намекнул на то, что хотел бы поговорить о том, что не может доверить бумаге. Инквизитор не сомневался, что мастер Лоран всё поймёт и решится на встречу, причём задерживаться не будет. Про место встречи наставник должен был сообщить позже, причём сообщить птицей - есть между столицей и Аустеннитом несколько голубятен, что существенно сократит время ответа.
    Помимо важных для дела хлопот требовалось и разбираться с жителями Аустеннита. Так или иначе они желали узнать новости не из уст глашатаев, а от мастера инквизитора лично. Так поступали и монахи, и стражники, и просто прохожие. Одни спрашивали сразу, другие долго мялись, третьи столь долго пытались подвести инквизитора намёками к беседе, что порой хотелось выть. Инквизитор вынужден был быть вежливым - Ордену в Лавидии не так просто, как хотелось бы, а потому благосклонность горожан, хорошее впечатление о работе Ордена и прочие мелочи могли хоть немного, да помочь. Как знать, возможно, когда-нибудь в Аустенните Орден сможет обосноваться основательнее.
    Подобные заботы растягивались почти на весь день. Не всегда хватало времени на еду, со сном же дела обстояли не шибко лучше - сперва пришлось передавать Еве необходимые травы, после - получать готовое зелье. Ложась далеко за полночь и вставая до рассвета, инквизитор потихоньку зверел и всё сильнее алкал покинуть Аустенит.
 
    Казнь была назначена на полдень тринадцатого числа.
    Глашатаи сообщали эту новость по всему городу, хотя слух и после первого сообщения разлетелся стремительно. Народ ужасался и предвкушал - всё-таки любая казнь становится событием в спокойных городах, а уж когда в роли приговорённых ревенаты, почитаемые некоторыми за сказки, а также пресвитер местного собора... В общем, не скоро слухи о ней утихнут - сперва расползутся, с каждым пересказом обрастая деталями и искажаясь, а после или затмятся чем-то новым, или угаснут.
    Помост для казни начали сооружать сильно заранее - чтобы не портить площадь вкапыванием столбов да возвысить приговариваемых, чтобы взор толпы видел всё, его было решено приподнять. Для этого деревянные столбы, к которым будут прикованы пленные, были зажаты меж набитых камнем, песком да землёй бочек, и сия конструкция уже обшивалась сверху досками как для общей благопристойности вида, так и для того, чтобы всё не развалилось раньше времени. Строители божились, что и после казни ничего не будет этому помосту, но Гленн не верил. Впрочем, главным было обеспечить прочность хоть в первые часы сожжения, а там уж как сложится.
    Жители помогали не только материалом для строительства, но и дровами - для сожжения ревенатов некоторые нарочно порубили в лесу сухостой да привезли на телегах, кто-то подкинул из собственных запасов. Вкупе с тем, что Гленн заказал через Маркизу, для казни более чем хватало. Часть дров да хвороста уже свалили к укреплённым столбам, часть планировали накинуть, когда осуждённые займут свои места, и часть будет подбрасываться для поддержания огня. Весенняя погода непредсказуема, и потому помимо всего прочего пришлось заготовить несколько бутылей с горючим маслом да с крепким алкоголем.
    Проверить, всё ли готово для казни, инквизитор решил часов за шесть до оной. Убедившись же, что всё выполнено безукоризненно, Рехтланц направился ко дворцу Маркизы. Конечно, целью была не наместница, а расположенная в подземных ярусах тюрьма, которую нынче сторожили паладины. Второй подземный этаж был щедро освещён - факелы и жировые лампы разгоняли любой клочок тени. Юные монахи мирились с повисшим в воздухе чадом, который очень неохотно уходил сквозь отдушины - в это время свет был всяко важнее свежего воздуха.
    - Мастер Рехтланц? Вы рано, - заметил паладин, когда инквизитор появился напротив клетки с вампирами.
    - В самый раз, - качнул он головой. - Неплохо бы привести ревенатов в надлежащий вид.
    - Думаете? Они и сейчас вызывают достаточно отвращения, чтобы было не жалко сжигать. Особенно обгорелые.
    - И чтобы все добропорядочные бюргеры думали, что ревенаты в окровавленных лохмотьях да с рожами грязными ходят? - с усталой насмешкой в голосе поинтересовался инквизитор. - Тогда первым делом всё городское дно вычистят, а потом и за путников примутся, верша самосуд. И грех за душегубство на себя возьмут, и смерть накличут, коли на ревената наткнутся. Нет, пусть видят, что ревенаты на вид точно такие же люди.
    - Тогда ждите к утру ворох кляуз, что "евоная рожа больно бледна" или "еёная соседка - точно вомпер", - скривился паладин, явно кого-то передразнивая.
    - Лучше ворох подобных заявлений выслушать да проверить, чем по недосмотру гнездо упустить, - холодно отрезал инквизитор.
    Он не мог простить себе того, что счёл речи золотаря несерьёзными, что не поверил в его слова о вампирше-соседке. Сколько бы это времени сэкономило! И, быть может, не только времени, но и жизней. Конечно, можно успокаивать себя тем, что слова золотаря звучали бредово, и что будь какой-нибудь помощник под рукой, чисто для успокоения Гленн бы послал его наверняка проверить, как когда-то наставник Лоран отсылал его. Но это не было сделано, пускай под рукой находился целый монастырь потенциальных помощников. Но винить себя уже поздно - что сделано, то сделано.
    Часть сторожащих темницы паладинов покинула ярус, чтобы обеспечить бадью с водой, пару тряпок да хоть сколько-то чистых рубах для приговорённых. Это не заняло у них много времени, и очень скоро ещё сонные слуги Маркизы робко спустились вниз, неся всё необходимое. Они опасались, что работу поручат им, но инквизитор не решился дозволить простой прислуге даже прикасаться к ревенатам. У паладинов и реакция лучше, и злости больше, чтобы в случае чего двинуть оживающего ревената.
    - Как фон Свааль? - спросил Гленн, закрыв за прислугой дверь и позволив паладинам втащить лохани с водой к ревенатам.
    - Есть отказался. Накормили насильно. А так смирно себя ведёт. Спит, гад... Все повреждения почти незаметны уже.
    - Его тоже надо будет хорошенько отмыть, а то подумают ещё, что Инквизиция плохо обращается с обвиняемыми.
    - Отмоем, - кивнул паладин, грубо, но старательно отчищая мокрой тряпкой ревенатскую рожу.
    За время заключения вампиры немного да восстановились, хотя ни капли крови людской с тех пор на язык им не попадало. Мелкие ранки на коже затянулись, раздробленные кости кое-как срослись. У обгоревших тел плоть перестала пытаться слезть с костей и будто бы начала нарастать заново. Удерживало их лишь обилие осины (опилки даже в горло кто-то особо нервный им затолкал), тяжесть цепей да своевременные удары дубьём от паладинов. На казни же придётся их не просто верёвками к столбам приматывать, но цепями - те не перегорят так просто.
    Оставив паладинов отмывать тела, инквизитор наведался в камеру бывшего пресвитера. Того не разбудил даже скрип двери. "Мытьё ему точно не помешает", - отметил инквизитор. Нет, сама камера содержалась в чистоте - солома лежала свежая, поганое ведро не источало зловоние. Однако сам Катберт выглядел не лучшим образом, и это лучше было бы хоть как-то исправить.
    - Вы? - вздрогнул пресвитер, когда Гленн обозначил своё присутствие лёгким покашливанием.
    - Доброе утро, Катберт, - кивнул инквизитор, опустившись перед приговорённым на корточки.
    - Шехокна? - спросил Катберт, морщась - отрезанный язык болел при попытках говорить. Собственно, по той же причине он пытался отказаться от еды.
    - Да. Сегодня.
    Катберт устало прикрыл глаза, не став ничего отвечать.
    Миф, что лишённые языка не могут говорить. Ещё как могут, пусть и не так внятно, чтобы каждый мог разобрать. Лишая его языка, Гленн прежде всего рассчитывал на то, что именно боль заставит Катберта молчать. Боль, неудобство и отсутствие привычки. Доводилось инквизитору видеть безъязыкого осведомителя инквизиции, что служил одному влиятельному господину. На людях всё отмалчивается да мычит, когда что сказать надо; но как встретится с инквизитором, чтобы поведать все новости... Иной раз и забудешь, что язык отрезан.
    - Вижу, вы не особо рвётесь просить у Него прощения и отмаливать грехи. А ведь вера обязывает надеяться до последнего, ибо Он умеет увидеть истинное раскаяние.
    - Я не вехю, - криво улыбнулся пресвитер.
    - Что ж. Дело ваше. Я буду рядом с вами вплоть до сожжения.
    Поднявшись на ноги, Гленн покинул Катберта. До казни оставалось четыре часа.
    Подумав, спустился в допросную. Там, конечно, всё убрали уже, отмыли. Тихо-мирно горел камин - здесь иногда отдыхали паладины, чтобы лишний раз не открывать дверь на свободу. Предосторожность, не более. Гленн лениво привалился к дыбе и принялся перечитывать пергамент, на котором лично написал речь обвинения. Повторять текст не требовалось, однако, возможно, какие-то криво звучащие моменты, недостаточно корректные формулировки... Всё-таки пресвитера заживо жечь ранее Гленну не доводилось, и интуиция подсказывала, что за такое спросят в Ордене всё-таки несколько больше, чем за простого бродягу, бюргера или даже барончика какого-нибудь. И именно ради этого все процедуры и формальности должны быть соблюдены безукоризненно.
    - Мастер Рехтланц, пора, - спустился в пыточную паладин. - Кровососы в клетках, Катберт в кандалах.
    - Стражники?
    - На месте. Их новый капитан сейчас на площади.
    - Идём.
    Инквизитор на ходу оправил одежду. Стоит отметить, что для столь важного мероприятия он потрудился послать юных послушников в лавку за нужной одеждой - за время всех приключений в этом городке старой оставалось всего ничего до звания лохмотьев. Конечно, без урона для чувства собственного достоинства можно щеголять в перештопанных одеждах, но на столь масштабном представлении люди будут видеть не Гленна Рехтланца, но представителя Ордена Святой Инквизиции, и ради этого потратить деньги на добротную одежду не так жалко.
    Переложенные в нарочно выкованные кузнецами клетки ревенаты и просто ведомый в кандалах Катберт фон Свааль также выглядели как надо - чистые, в свежих рубахах. До площади путь был не самый длинный, но ревенатов везли в телеге, а пресвитера в закрытой карете. Правда, процессия шла так медленно, что сопровождавшая её толпа успела и на ревенатов насмотреться, и сквозь окошко увидеть бледное лицо Катберта - не мешала им никакая стража, мрачно сверкающая начищенными доспехами и алебардами. Люди в цветах Маркизы защищали процессию от толпы, а те, что шли под знаком креста, следили за пока ещё тихими ревенатами, некоторые из которых осоловевшим взглядом взирали на толпу, не в силах побороть осину в теле.
    Сам Рехтланц ехал во главе отряда. Гнедок сверкал старательно вычищенными самыми юными послушниками боками, без единого пятнышка грязи была и упряжь. Не зря трудились мальчишки - на инквизитора, переполошившего раньше спокойный город, смотрели не меньше, чем на обвиняемых. А то как же! Явился чужак, вампирами запугал, костёр вот-вот разожжёт на площади. Люд жаждал зрелища. Люд жаждал узнать, начнёт ли зверствовать Орден в Лавидии. Люд жаждал крови.
    Казалось, весь Аустенит сейчас запрудил улицы, площадь. Ворота, как в дни празднеств и всеобщих молений, распахнули. Не иди Рехтланц в составе процессии, едва бы он смог продвинуться хоть на шаг - столь много людей стояло. Но перед стражей дорогу уступали, и вокруг помоста та же самая стража живой стеной обеспечивала пустоту.
    Инквизитор по нескольким ступеням взошёл на помост. Грубо обработанная древесина поскрипывала под ногами, но не прогибалась. Толпа сперва притихла, но поняв, что действо ещё не началось, вновь загалдела.
    На помост подняли клетки с ревенатами.
    Конечно, это было больше для видимости, для нагнетания - ничто не мешало вновь перевезти их в бочках, ведь сил для сопротивления у ревенатов не было. Однако мысль, что лишних предосторожностей в подобных вопросах не бывает, вынудила обратиться к местным кузнецам. За короткий срок те выковали крепкие, пусть и неказистые, клетки - перстень Маркизы и жажда зрелища свели все возмущения на нет, а перекочевавшие к мастеру монетки и вовсе вылились в предложение вдобавок заказать какую-нибудь безделушку.
    Рехтланц наблюдал, как паладины привязывают цепями ревенатов к столбам. Некоторые осознавали, что их существование подходит к концу, но едва ли могли что-то сделать. Инквизитор холодно смотрел на них и видел в глазах и ненависть, и страх, и тупое безразличие. Практически бессмертные существа никогда не думали, что умрут именно такой смертью и так рано. В надзоре инквизитора крылся вполне меркантильный интерес - во время зачитывания приговора ему придётся обернуться к ревенатам спиной.
    Когда паладины разобрались с вампирами, солдаты Маркизы вывели из кареты пресвитера. Тот шёл неестественно прямо, временами щурился на яркий свет солнца и пытался сохранить хоть крохи достоинства, восходя к месту казни. Здесь Гленн уже сам сопроводил его до укреплённого столба.
    Катберт запнулся, поняв, что его сейчас будут привязывать. Лицо его исказила смесь недоумения, ужаса и гнева.
    - Шпехва пефхя! - резко повернулся он к инквизитору. Плотно сжатые губы, бледные от волнения, подрагивали.
    - Разве? - Рехтланц вскинул руку, и стражники перестали тащить Катберта к кресту. Его невнятную речь, кажется, они понимали намного хуже Гленна, но это не мешало им слушать всё с плохо скрываемым любопытством.
    - Вы обешахи...
    - Разве? - повторил инквизитор, с искренним удивлением вскинув брови. - Я обещал только подумать об этом.
    - Я вшё хашшхафах!
    - Далеко не всё, да и не рассказали толком... Вы уверены, что не хотите помолиться? Исповедаться? - когда пресвитер не ответил, Рехтланц с мягкой настойчивостью добавил: - Ну что же вы, Катберт? Поймите, молитва нужна вам самому. Она облегчит вам душу. Пусть ваша жизнь не была жизнью праведника, раскаяться никогда не поздно - быть может, Он дарует вам избавление от мучения. - затем обратился уже к стражникам: - Привязывайте и велите нести хворост.
    Катберт покорно ступил на уже сваленную груду костра, и отчаянно вырываться принялся лишь когда его руки стянули за столбом. Но он был слаб, слишком слаб, чтобы трепыхания смутили стражей.
    Пресвитера привязывали тоже цепью.
    Он по-прежнему оставался лишь человеком, но Гленн приказал использовать именно цепи, а не верёвки. Бывали случаи, когда верёвки перегорают раньше, чем приговорённый умирает. И вталкивать горящие заживо останки обратно в пламя не так удобно и приятно. Пусть зрелище выходит запоминающееся и люд долго это вспоминает, проблем может возникнуть слишком много. Например, кто-то сочтёт сие знамением. Или огонь раньше срока разойдётся по помосту. Вариантов различных хватает, и нельзя их не учитывать.
    Когда стражники начали сносить к ногам приговариваемых хворост и поленья (требовалось закрыть хотя бы по колено, чтобы изначально пламя взвилось достаточно высоко), Рехтланц наконец вышел на край помоста. Обвёл взглядом стихающую толпу, краем глаза отметив присутствие нескольких карет с зашторенными окнами - далеко не самые последние жители Аустеннита жаждали видеть зрелище, но толкаться наравне с прочими в толпе (а отдельную трибуну для знати никто и не подумал поставить) не собирались.
    Стихло.
    Нарочито спокойно Гленн вынул из своих одежд пергаментный свиток, развернул. Для речи записанные слова не требовались, однако иметь при себе текст обвинения всегда полезно.
    - Я, старший инквизитор Гленн Рехтланц, именем Ордена Святой Инквизиции обвиняю одиннадцать ревенатов, в народе вампирами именуемых, в преступлениях против людей и против Господа, - заговорил инквизитор. Голос звучал громко и твёрдо - благо горло прошло и пропал хрип. - Я обвиняю их в убийствах подданных Империи обоего пола различных возрастов, титулов и знаний в Винстале, Вердане, Вестене, Дорастоне, Андуране, Тараскузе, Лохборде, а также в Аустенните; в намерениях осквернить святую землю; в попрании законов Церкви. Также я обвиняю их в убийстве послушников аустеннитского монастыря Ордена Святой Инквизиции и в покушении на жизнь настоятеля оного монастыря отца Бартоломея. Также ревенаты повинны в гибели пятидесяти трёх стражей из гвардии ленд-лорда и сорока девяти братьев Ордена Святой Инквизиции, участвовавших в избавлении Аустеннита от гнезда ревенатов. Именем Ордена Святой Инквизиции им вынесен приговор в виде сожжения заживо. Прах будет развеян за пределами города.
    Гленн ненадолго умолк, переводя дух. Эта часть обвинения вышла не по правилам - он так и не узнал их имён и положения в обществе, не добился никаких признаний. К тому же можно ли по отношению к уже мёртвым применять термины "смертная казнь" и "сожжение заживо"? В деревнях всё намного проще - привязал да подпалил, а что не сгорело - раздробил и развеял или утопил. Да и обращаться непосредственно к вампирам, зачитывая обвинение, не требуется - и без того понимают простецы, что виновному нет спасенья. Здесь же хватает люда, считающего себя образованным, их простое "Именем Инквизиции" или "По закону Божьему" не устроит. Не ввернёшь в речь и простолюдинские вольные обороты, хорошо отражающие суть, но идущие вразрез с сухим протокольным языком. Благо удалось быстренько отловить смышлёных горожан и за плату вынудить толмачами переводить все речи и по-простецки доносить их до соседей по толпе, в нужных местах сгущая краски и нагоняя эмоции.
    Должно быть, купленные люди исправно выполняли свою работу - толпа отреагировала на обвинения разномастными выкриками: "Смерть выродкам!", "Жги погань!", "Кровопийцы!", "Душегубы!". Где-то причитали бабы, гневно требовали кары мужики.
    Инквизитор вновь поднял пергамент, и толпа, почувствовав знак, притихла, готовая слушать дальше.
    - Катберт фон Свааль, пресвитер Аустеннитского Собора, я, старший инквизитор Гленн Рехтланц, исследовав показания свидетелей, ваши показания и результаты расследования, именем Ордена Святой Инквизиции обвиняю вас в преступлениях против людей и против Бога. Вы признаётесь виновным в убийствах, кражах, прелюбодеянии и греховных извращениях, клятвопреступничестве, клевете, жестокости, ереси и отступничестве. Также вы обвиняетесь в пособничестве ревенатам, отдании собственной паствы на растерзание оным и в предательстве рода людского ради овладевания силой бесовской. Каждое из обвинений имеет доказательство вины, достаточное для вынесения приговора. Именем Ордена Святой Инквизиции, я предаю вас, Катберт фон Свааль, анафеме, - первые слова приговора прозвучали грозно. Возможно, лишь стоящие в толпе монахи из монастыря и Собора поняли истинную суть этих слов. Поняли - и ужаснулись. - Также приговариваю вас к смертной казни путём сожжения без предварительного удушения. Привести приговор к исполнению!
    Дрова давно уже закрыли ноги приговорённых, и оставалось лишь зажечь большой костёр. Погода в этот день выдалась ясная, и даже возможный дождь не грозил загасить пламя. Правда, и растянуть казнь не грозил, и это уже было не так хорошо. Гленн намеревался жечь костёр долго, так долго, чтобы все присутствующие впитали в себя крик приговорённых. Их смерть, смерть пресвитера в частности, должны были возродить в душах горожан страх перед карой, чтобы при мысли о согрешении (ведь не следует забывать, что люди лишь люди) все осознавали, что их ждёт. И тут уж либо страх наказания убережёт их от преступления, либо же выдаст, заставив оступиться. И раз природа не желает помогать, помогут водовозы.
    Стоило пылающим факелам коснуться хвороста, как жаркие языки расползлись по веткам да поленьям, сжигая сперва кору, а уже потом подбираясь к сердцевине. Огонь расходился неторопливо, но уверенно. Вскоре дёрнулся один ревенат и издал непонятный хрипящий звук - пламя лизнуло его ногу. Видя жадность пламени, стражники опустошили первое ведро, выплеснув воду на дерево помоста и не давая ему затлеть - Гленн намеревался не сходить с него как можно дольше, разве что отошёл в сторону, чтобы не загораживать зрелище.
    Катберт держался стойко ровно до тех пор, пока струйки дыма не начали подниматься из-под его ног. Приятный аромат горящей пихты расплылся вокруг костра - это ненадолго, ведь скоро он сменится гарью и вонью пережаренного мяса. Но бывший пресвитер не разделял мрачного умиротворения инквизитора. Дымок его вновь заставил вырываться, дрожать, бледнеть и покрываться потом. Когда же робкий огонёк перебрался на полу длинной рубахи, и вовсе обделался - никакая пихта не спасла подбрасывающих хворост сражников и инквизитора от вони. Правда, при этом Катберт молчал. Его губы не шептали молитву - на них висела лишь беззвучная брань. И если сперва глаза пресвитера бегали по толпе, словно пытаясь увидеть кого-то, теперь они нервно косились на дым и пламя, зло - на инквизитора.
    Имей Катберт хоть зачатки магии, и его ненависть бы обрекла Рехтланца на мучительную смерть. Имей он в душе хоть каплю святости, и на Аустенит бы обрушились небеса. Но бывший пресвитер был ничем. Пустышка. Его не сочли нужным спасать даже ревенаты, а ведь свой человек в Церкви многого стоит, пусть даже такой. И потому инквизитор спокойно смотрел с холодным презрением приговорённому в глаза.
    Рехтланц понимал, что сподвигло Катберта фон Свааля на такие недостойные не то что священника - человека - деяния. Именно человеческая сущность. И по слабости духа не смог тот ей противостоять, позволил помыслам тёмным овладеть разумом и душой, отринув всё то, что могло хоть как-то спасти. Инквизитор немало людских душ вскрыл, и потому не удивлялся. Но при этом принять подобное просто не мог.
    Пламя разгоралось. Сперва Катберт застонал, когда рубаха на нём загорелась, а потом заорал, когда жар пламени начал прожигать плоть. Вопль ещё живого человека заглушал сиплые, почти безголосые крики ревенатов, что пришли в себя от боли и не могли спастись. Вбитые в них колы начинали тлеть. Но ревенатам повезло значительно больше - доподлинно не зная, дарует ли им боль новые силы, Рехтланц приказал пропитать дрова под ними и одежды горючим маслом, а новые подкидывать потолще и посуше, чтобы огонь как можно скорее прервал их нежизнь, дабы не подвергать жизни зрителей опасности. За них отдувался ныне отлучённый от Церкви Катберт фон Свааль, чей голос не скоро утихнет.
    Когда в очередной раз поливали водой помост, ведро воды слегка притушило пламя под фон Сваалем, заставляя приговорённого вдыхать обжигающий пар. Эта же вода не дала огню пока забраться выше. Да, отступника ждала долгая и мучительная смерть - воды в бочках оставалось предостаточно, а дров и того больше.
    Минуты текли равномерно, долго. Отчаянно воняло палёным мясом, гарью, дымом. Даже нежданный мелкий дождик, пролившийся из набежавшей откуда-то тучки, не принёс свежести - лишь прибил пепел, продлил мучения приговорённого да противно намочил одежду зрителям. Катберт ещё был жив. Пламени долго не давали подобраться к потрохам, но и подобравшись, оно не убивало. На свою беду отступник имел крепкое сердце.
    Отметив, что зрители устали, пересытились зрелищем, инквизитор подал незаметный знак стражам, и те перестали поливать помост. Вскоре Катберт фон Свааль умер.
    - Вы, жители Аустеннита! - заговорил инквизитор, выступив на край помоста. Из щелей между досок сочился дым - вопреки стараниям стражников пламя костров проело дерево, и сооружение было готово очень скоро загореться. Но времени ещё хватало, чтобы договорить. Простой люд обратил внимание на оратора, вещавшего с истовым жаром. - Вы сейчас видели смерть того, кто осмелился наречь себя пастырем вашим. Осмелился наречь, но отказался стать им. Он проповедовал вам, но душа его злом, неверием и ересью потравлена была, а вместе с нею той же отравой сочились слова. Как грязь уличная пристаёт к одеждам, так и ересь запятнала ваши души! - громко проговорил инквизитор, и люди замерли. На их лицах застыл испуг не то от осознания правдивости слов, не то от ожидания кары. Рехтланц продолжил, на этот раз тише и спокойнее: - Так не дайте ей пустить корни. Презрев мирскую суету, явитесь в Собор, примите причастие. Ради спасения душ ваших будет проведена служба. Господь дал вам свободу, полагая, что эта ноша вам по силам, так не предавайте его ожиданий, не тоните в ереси.
    Отвернувшись от толпы и давая им время осознать услышанное, Гленн покинул помост. До конца казни оставалось уже не так много времени - к трупу Катберта свалили всё оставшееся дерево, и пламя уже начинало оглушительно реветь, не просто уродуя тело до неузнаваемости, но и обращая плоть в уголь да пепел. Разве что кости сжечь непросто, но их разобьют после. Правда, придётся ждать, пока всё прогорит - потихоньку занялся помост, и инквизитору со стражей даже пришлось отступить прочь, столь силён был жар.
 
    Действо завершилось ближе к вечеру - добротно сколоченный помост очень долго не хотел затухать. После же стражники и паладины ворошили угли, чтобы найти кости и разбить их. Уголь и пепел тщательно сгребли - и чтобы город не засорять, и чтобы нигде внезапно не всплыли случайно незамеченные зубы ревенатов или ещё что. Этот мусор должны были уже не пустить по ветру, но утопить - ночью, без лишних зрителей. Прах же развеяли без промедления. Ветер услужливо прогнал пыль, бывшую некогда ревенатами и пресвитером, прочь от города. Простая формальность - столь же успешно он мог бы смешаться с илом на дне реки.
    Уже по дороге в обитель инквизитора догнала запоздалая мысль: "Я сжёг пресвитера. Я отлучил пресвитера от Церкви и сжёг... Бездна!" Рехтланц несколько нервно, скорее озадаченно, усмехнулся. О содеянном он не жалел, но предвидел, что это откликнется ещё в дальнейшем. И кто знает, как решит извернуть это всё Орден...
    За спиной послышался топот, поскрипывание кожи и лат. Рехтланц уже почти забыл о том, что латник с самого начала казни отирается поблизости - всё не до него было.
    - Святоша! - Гленна нагнал Азазель. Не дав инквизитору и рта раскрыть, наёмник сжал его плечо и, глядя в глаза (глаз), заявил: - Раз уж я теперь на тебя работаю... давай-ка обсудим моё жалование.
    Немного замедлив шаг, Гленн обернулся. Сперва он хотел отказаться. Но после... Primo, не все ещё ревенаты изловлены, и сейчас Гленн, должно быть, сильно их разозлил, невовремя появившись и согнав с места. Secundo, всё равно под рукой выгоднее иметь помощника, чем не иметь - всё-таки одному не так сподручно, особенно когда вокруг воцаряется хаос. Tertio, природу латника инквизитор так и не понял, и потому разумнее всего было бы держать его под рукой. А там, глядишь, наставник разузнает, чем знаменит этот Азазель Странник.
    - Говори, - устало позволил инквизитор, предвидя новые расходы. Нескоро Орден вышлет деньги на содержание такого вот... помощника.