Ночь Живого Саракаша

Солнце превратилось в тусклый алый фонарик. Небо на Востоке почернело. Ветер, бывший тихим весь день, пытался наверстать упущенное. С гулом он задувал в руины, метался меж остатков стен и огрызками башен, но в подземелье царило мертвенное спокойствие. Ровно горели длинные чёрные свечи. Рдеющие в жаровне угли бросали инфернальные отсветы на гранитный алтарь и крышку лежащего на нём каменного саркофага. Колеблющиеся тени струились по его поверхности и лицам пятерых, стоявших вокруг алтаря. Четверо мужчин и одна женщина. Не требовалось обладать магическим зрением, чтобы понять: далеко не все из них относились к людскому племени. Остальную часть комнаты окутывал мрак.

Дарик был здесь. Он и крылатая женщина-демоница по имени Лиллис, вместе с двумя колдунами Ночи в пернатых плащах ассистировали Адихмару. Каждый из них держал в правой руке зажженную свечку из особого воска, горевшего дивным и жарким зелёным огнём. Пятым участником таинства был сам Гюлим. Облачённый в доспехи, мрачный и грозный, опираясь на меч, он безотрывно вглядывался в змейки загадочных иероглифов, вившихся по каменной крышке саркофага.

— Двести тысяч дней и ночей…— голос высшего хафаша, обычно холодный, дрожал как натянутая струна,— беспрерывной борьбы…

— Двести тысяч…— повторил он с заметной хрипотцой.— Если каждый проклятый день заменить воином, то я получил бы армию способную завоевать весь континент.

— Он это оценит,— осторожно заметила Лиллис, не сводя с него раскосых тёмно-синих глубоких глаз.

Гюлим словно не слышал. Глянул на Адихмара и кивнул.

— Начинай.

Мастер Теней Адихмар, в чёрном пернатом плаще, стоял перед пюпитром у изголовья саркофага, разглаживая старый пожелтевший пергамент. Рядом, неровной стопкой, лежали книги, среди которых полукровка заметил такие зловещие фолианты «Al-Azifh» и «Deos der Morto».

Адихмар засучил рукава и перевернул часы, наполненные фосфоресцирующим песком. Знаком призвал остальных к вниманию. Медленно и торжественно поднял руки. В правой появился витой чародейский жезл в локоть длинной, в левой — толстая зажженная свеча из алого воска. Низким утробным голосом он прошипел:

— Sharium-shax, ofnat wy a hartt. Apelhi atosh shi…

Дарик узнал язык. Так наставник-некромант разговаривал с древней нежитью. Остальные хором повторили за ним слово в слово. Слегка склонившись над алтарем, Адихмар принялся выводить в воздухе свечёй некий магический символ. Дарик узнавал отдельные знаки, относящиеся к звезде Амнистат, что утром и вечером озаряет небосвод, чётко указывая на Север. Существовала стойкая вера, что она показывает путь Душам в мир мёртвых. Он старательно концентрировался на повторяемых словах, отгораживаясь от мирских мыслей воображаемой стеной.

Страшно было предположить, к каким жутким чудовищным силам обращался хафаш. Их незримые и пронизывающие потоки циркулировали по залу, формируясь в гигантский смерч, центром которого был алтарь с саркофагом. Дарик чувствовал, как жизненная сила покидает его тело тонким ручейком, стремясь в центр вихря. Из всех заклинателей он был самым уязвимым звеном и имел больше шансов превратиться после в холодный труп...

 «Курва! — подумал он вдруг.— А ведь множество магов погибают при обучении. Некромантами становятся единицы из тысяч, но желающих овладеть Тёмным искусством не убывает. Что нас так манит? Неужели опасность смерти лишь добавляет к блюду Могущества изысканной остроты?»

— Shariums-shax,— шипел Адихмар,— ol enf dewsh!

В алых глазах кровопийцы плясали оранжевые огоньки. Он выразительно глянул на Дарика и понятливый полукровка быстро извлёк из складок своей накидки простую латунную чашу. Когда он протянул её Адихмару, тот провёл над ней жезлом, продолжая шептать своё заклинание. К висящей над алтарём восковой гари добавился знакомый железистый аромат. Абсолютно пустая, чаша вдруг начала наполняться густым кармином.

«Кровь улле-Эфеби,— подумал Дарик, крепче сжимая пиалу в руках,— Праведника, отдавшего себя в жертву!»

Адихмар обмакнул конец жезла в пиале. Капли крови не падали, а тянулись следом за жезлом, питая и наполняя чертимый им знак. По чертогу загулял затхлый удушливый ветер. Волосы Лиллис зашевелились, будто живые, перья на крыльях поднялись дыбом.

Руки Дарика затряслись, словно от лихорадки, а зубы начали отбивать мелкую дробь. От магической энергии темнело в глазах и он пропустил момент, когда остальные наклонили свои свечи над чашей. Расплавленный воск потёк в кровь, но не застыл, а удивительным образом с ней смешался.

— O'sh beth,— прошипел Адихмар, опуская жезл,— oshewysh y hlatfashe…

Каким-то чудом Дарик не пропустил этот сигнал. Он послушно перевернул чашу, выливая содержимое на саркофаг. Кровавая смесь заструилась по бороздам загадочных символов вырезанных на его крышке.

— Hibroim! Hibroim! Mulitim! Aghalifh! — хором провозгласили помощники.

Блестящие от пота лица двух колдунов преисполнились мрачного торжества. Гюлим наклонил голову, словно прислушиваясь к чему-то. Лиллис прикусила губу, с опаской посматривая на двери.

Дарик тоже прислушался. Где-то вдалеке, как будто жалобно выла собака. Но откуда ей взяться в пустыне, вдали от людских поселений? Внезапно надёжно запертые створки двери заскрипели, словно снаружи на них навалился кто-то тяжёлый. Со стен посыпалась каменная крошка. Угли в жаровне вспыхнули. Пламя с треском взметнулось к самому потолку и опало, сменив цвет на бледно-зелёный. Зыбкие тени поползли по полу и стенам. Саркофаг задрожал. Крышку пробороздили глубокие трещины. С хрустом она рассыпалась на куски, открывая то, что скрывалось под ней.

Руки Дарика защипало. Он выдохнул из ноздрей облачко горячего пара и удивился, насколько в зале похолодало. Магия, бушевавшая вокруг всего мгновенье назад, вся сосредоточилась в саркофаге. Точнее в его содержимом.

Внутри плескалась белая хмарь, сквозь клубы которой проступали очертания черепа, обломков костей в ветхих останках одежд.

— Государь… — прохрипел Гюлим, застывая в напряжённой позе.

Лиллис посматривала то на него, то, с едва скрываемой гримасой отвращения, на содержимое саркофага.

Полукровка невольно подался вперёд. Припорошенные серым могильным прахом останки, снова напомнили ему о Крассборге. Наверное, пепел так же лежал на руинах и кости погибших. Перед мысленным взором вновь представали лица друзей, родственников и врагов. Первые уже покинувшие этот мир, другие ещё живые. Он устранит эту несправедливость. Для некроманта не существует такой преграды как смерть. Он ещё встретится Нафилемом из Офира, Аззагур-Беем и другими, недругами из-за которых он полгода провёл в рабской яме и получил меж лопаток клеймо. А из Белого Вепря вынет его чёрную Душу и запихнёт её в маленький тесный горшок.

Совсем другим он вернётся домой. Пройдёт по восстановленным улицам, возможно, найдёт место, где раньше стоял его дом. А потом он поклонится развалинам и зароет под ними Дущу Гантрама. И сегодня он приблизился к этому на один большой шаг. Гюлим прав. Сегодня — Великая ночь!

— O'sh beth, o bosh mash! — завыл Адихмар.— O'sh beth, Sharahash!

На бледном широком лбу хафаша блестели капельки пота, а глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит.

Сквозь сжатые зубы Дарика вырвался короткий сдавленный вздох, когда в саркофаге закрутился маленький серый смерч. Он прошел от изголовья к подножью, складывая из обломков и праха целые кости.

— Hooll Sharahash! — вой Адихмара плавно перешёл в скулеж, в котором явственно слышалось исступление.— Hooll Sharahash! Hooll Sharahash...

Окровавленное золотое навершие мягко коснулось черепа. И прямо на глазах скелет охватила красноватая дымка. Она светилась, облекая кости как тело, густела, приобретая форму. Кости обтянула сухая коричневая плоть. Череп начал обрастать волосами и бородой. В край саркофага вцепилась рука, похожая на ветку старого дерева, с длинными загнутыми ногтями. Скрипя и похрустывая от усилия, мертвец приподнялся.

Все, кроме Гюлима, попятились от алтаря. Адихмар обессилено уронил жезл и первым пал перед царём на колени, униженно коснувшись лбом пола. Следом пали ниц колдуны Тени и, с некоторым колебанием, Лиллис. Гюлим со скрежетом преклонил колено и низко опустил голову, держа под мышкой шлем с перьями.

Дарик собирался последовать их примеру, но ноги будто окаменели. В полном оцепенении он стоял и смотрел на мертвеца, а мертвец сидел и смотрел на него. Взгляд пустых глазниц словно парализовал и вытягивал силы. Пиала выскользнула из рук и, подпрыгивая, покатилась в угол.

Зал утонул в тишине. Зулл Саракаш, восставший из мёртвых царь, подтянул под себя ноги и неловко выбрался из саркофага. Встал и осмотрел своё тело. И будто бы только сейчас вдруг понял, что вид у него не совсем свежий. Он взмахнул рукой и претерпел новую метаморфозу. Жёлтые кости оплели красные сетки сосудов, взбугрились мышцы и подёрнулись светлой кожей.

Дарика замутило. Он крепко зажмурился ровно на миг, а когда снова открыл глаза, пред ним стоял живой человек. Высокий, худой, с царственной, широкоплечей осанкой. Чистую белизну его кожи оттеняла длинная черная каракулевая борода. В глубоких тёмных глазах светился дикий восторг. Он запрокинул голову и экзальтированно расхохотался.

— У меня получилось!

Восставший царь посмотрел на Дарика, ткнул в него длинным пальцем и приказал:

— Не дыши!

Дыхание перехватило на полувдохе. Дарик Борагус вытаращил глаза, схватился за горло, с неимоверным усилием пытаясь втянуть в себя воздух. Легкие будто заполняла вода. Он запаниковал, схватился за горло, как рыба, выброшенная из воды, беззвучно открывая и закрывая рот. Тот, кто недавно был ожившим скелетом, запрокинул голову и исторг пронзительный,  безжалостный смех.

В ушах полукровки начинало стучать. Сердце разрывало грудную клетку.

«Почему молчит Гюлим?! Почему он не скажет?..»

Он разразился мысленной бранью, проклиная Саракаша и собственную глупость, столкнувшую его с хафашем.

Всё ещё веселясь, Саракаш прошёл мимо него, мягко шлёпая босыми ступнями. Он слышал сухой голос ожившего мертвеца и ответы Гюлима, но не мог разобрать ни слова. Перед глазами начал расплываться красный туман. Он упал на пол, перекатился на спину, хрипя и раздирая шею ногтями.

«Провались в Бездну, ходячая мумия! Боги! Ысса и Алуит… Висмах и Таэ...»

В этот момент он осознал, что бесполезно расходует последние миги жизни. Сейчас он умрёт. Возможно, оно справедливо. Он заслужил это. Пусть это будет его наказанием. И наградой.

И вдруг всё закончилось…

— Это не мой чертог,— голый царь оглядел зал.— Где я нахожусь?

— Мы в Мааших-Кавыре, хазред,[1]— отвечал всё ещё коленопреклонённый Гюлим.— Крепости, на самой Южной окраине твоих владений. Ты почивал с небольшим пятьсот лет…

— Пятьсот лет?! — лицо Саракаша исказилось.— Боги и Демоны!

Он принялся нервно расхаживать по залу. Какое-то время тишину нарушало его бормотание, шлёпанье босых стоп по камню и тихие хрипы задыхающегося слуги. Лиллис приподняла голову, искоса глянула на царя и усмехнулась, дёрнув уголком губ. Гюлим в ответ погрозил пальцем. Саракаш этого не заметил. Он вдруг резуо остановился и обернулся, взметнув бородой. Благородное чело исказила гримаса недоумения.

— Я помню, последние минуты своей смертной жизни. Мои заклинательные чертоги, где я проводил ритуал во имя Лилл-Абдаара… Всё шло успешно. Я умер, но должен был преобразиться и восстать через пять дней. Что же произошло, почему же я спал мёртвым сном так долго?

— Заговорщики,— Гюлим скрипнул зубами,— уничтожили твоё тело, хазред, пока ты пребывал в беспомощности. Они замуровали твой прах в Храме Солнца и закрыли семью печатями, в надежде, что ты никогда не вернёшься. Но теперь ты вновь с нами!

— Заговорщики?! — в глазах Саракаша загорелся огонь.— Кто посмел, замышлять против меня? Имена! Говори! Впрочем нет… Это наверняка  те, кому я больше всего доверял. Кого ближе всех подпустил к своему сердцу...

— Песок пустыни засыпал их кости…

— А где сокровища? Где мое Сердце, где знаки царской и жреческой власти?! Они добрались до них?!

Гюлим промолчал, виновато опустил голову. Саракаш понял.

— Пусть Души предателей думают, что надёжно укрылись от меня за пологом Смерти. Скоро я вызову их для ответа. Что же сокровищ… из всех богатств мне дорого одно Сердце. Его я непременно разыщу и верну.

Полным царственного величия жестом, он вздёрнул лицо. Он простёр руку над склонённым хафашем так, словно по мановению его длани должны двинуться несметные армии.

— Встань, мой верный Марустаф Гюлиман! О-о, да! Я чувствую, как ты преобразился! Сбросил с себя человеческую шелуху... Ответь, кто все эти живые, распростёртые ниц?

— Все твои верные слуги, хазред. Они помогли мне вернуть тебя и я собирался их наградить… Но, вон тот, кажется, уже мёртв…

Саракаш сухо и холодно рассмеялся.

— О нет, Смерть пока только склонилась над ним…

Он щёлкнул пальцами и приказал:

— Дыши, раб!

Тело Дарика изогнулось дугой, глаза широко-широко раскрылись. В следующий миг он обмяк, судорожно и громко дыша. Саракаш отвернулся от него, повернулся к остальным.

— Мы не забываем и не прощаем. Воздадим каждому по делам!

— Ты расскажешь мне всё, Марустаф,— деловым тоном принялся он раздавать указания.— О тех, кто предал меня и тех, кто сохранил верность. Потом приведёшь мне пятерых молодых и здоровых рабов. Я должен восстановить свои силы. И найди мне чтеца, я хочу знать всё, что произошло в мире за эти годы.

Потом он поглядел на свои голые ноги, переступил с одной на другую и тем же тоном добавил.

— И одень меня.

Боль. Страх. Темнота.

Чёрная вода сомкнулась над головой, глуша звуки. Где-то там жарко и весело горела титланская галера, подсвечивая всполохами вытянутый силуэт «дракона», преследующего уходящую жертву. Дарик видел, как две дюжины его вёсел дружно опускались и падали всего в метре над головой. Он пытался дотянуться до них. Жаждал выбраться из солёных оков, вдохнуть дым и гарь морской битвы. Там за кромкой воды оставалась его жизнь, мечты и надежды, которым не суждено было сбыться. Он умирал.

Внезапно ворвавшийся воздух, едва не разорвал лёгкие. Он ощутил гарь, не понимал, что вытащило его на поверхность. Жадно открывая рот, как выброшенная из воды рыба, он чувствовал, что его куда-то несёт, но сил сопротивляться течению не было. Сердце неистово колотилось.

«Я жив? Жив!»

И тут он понял, что несут его не морские волны, а сапоги скребут носками по каменным плитам. В этот момент его грубо швырнули вперёд. Он упал. Столкнулся со стеной. Давнее воспоминание окончательно улетело. Ропот моря превратился в чьи-то спорящие голоса.

—… Их не хватит для утоления хазреда, но если прибавить к ним твоих пленников Гарпия…

— Царица Гарпия! — сердито поправил женский голос.— Они принадлежат мне! Только я могу решать их судьбу!

— Стоит заплатить малым, чтоб получить…

— Я уже достаточно заплатила. Где бы этот стервятник был без моих пташек!

Дарика трясло. Шум в голове путал мысли, не давая узнать собеседников. Смысл разговоров не до конца доходил до него. Пошатываясь, он приподнялся. Встал, держась за холодную стену руками.

—…У бохмитов есть чудесная притча, о медяке нищего. Преподнесённый ко времени он вернулся к нему в…

В этот момент полукровку громко вытошнило на собственные сапоги. Спор оборвался. Он приподнял голову, слыша, как бушует непогода за стенами. Собеседники смотрели на него. Одним оказался Адихмар. Другой была Лиллис. В тёмно-синих глазах полуптицы проступало какое-то странное выражение.

— Хорошо, сладкоголосый ты, соловей,— сказала она, поворачиваясь к Адихмару.— Можешь взять старого сыча. Сокола же не тронь. С этой пташкой я хочу поиграть сама.

— Мудрое решение, ханум,— проговорил он.— Если нам предстоит зайти в клетку ко льву, то пусть он будет хорошо сытым.

Он говорил и смотрел на Дарика, а Дарик смотрел на него и не видел в его глазах ничего кроме лёгкой брезгливости и безразличия. Ни капли жалости и сочувствия и полукровка был этому рад. Жалости к себе он бы не вынес.

Глупец, возомнивший себя кем-то большим! Он не особенный, но лишь один из многих. Как зуб акулы, отлично умеющий рвать и кромсать. Потери его никто не заметит. Ну, разве что акула расстроится, что некоторое время не сможет рвать и терзать жертв как прежде.

Держась за стенку, он побрёл прочь, сгорая от злобы и ненависти к самому себе и всему миру. Хотелось скрыться. Забраться в самую дальнюю часть руин, засесть в темноте, в тишине и подумать. Разобраться с самим собой.

Заклинательный зал заполняли безмолвные люди, стоявшие вдоль стен. В воздухе ещё живо ощущалась оставшаяся после обряда причудливая вонь, образованная смесью запахов крови и благовоний. В медных треногах ревело синее пламя. Вскрытый саркофаг лежал на столе, пол устилали обломки. Но самой жуткой деталью обстановки были безжизненные человеческие тела распростёртые на полу. Дарик искоса поглядывал на  застывшие в гримасах боли и ужаса лица. Вниманием же остальных полностью владел Зулл Саракаш, восставший из мёртвых царь, расхаживающий по залу туда-сюда. Края золотой мантии колыхались в такт шагам.

Дарик смотрел на него, то не мог отделаться от ощущения, что видит два лица одновременно. Первое — освещаемое призрачным синим светом волшебного пламени, то с одной, то с другой стороны — надменное, с чёрной окладистой завитой кольцами бородой. Второе — дряхлый человеческий череп, с седыми клоками волос — просвечивало из-под первого, как луна сквозь шелковую штору. Видит ли это ещё кто?

— Вы, наверное, удивлены, что я встречаю вас не на троне,— тихо заговорил Саракаш, обращаясь сразу ко всем.— Я специально избрал место, где очнулся  от сна длинной в пять сотен лет. Враги мои полагали наивно, что я повержен, умер и навеки останусь в объятиях Смерти. И многие мои слуги поверили и отвернулись от меня. Но, вон он, лежит мой пустой гроб — Смерть больше не имеет надо мной власти! Это ль не доказательство безмерной силы, что подчиняется мне?

В карих глазах Саракаша заплясали синие огоньки. Он распростёр руки, как словно бы собирался обнять всех, стоящих у стен.

— И я приветствую вас,— произнёс он,— пришёдших ко мне уже сейчас. Вы станете свидетелями моего нового восхождения. Каждому будет воздано по заслугам.

По рядам слуг и союзников пролетел тихий шорох и бормотание. Царь посмотрел на Гюлима, замершего справа от алтаря.

— Мой верный Гюлимани,— прошептал он.— Подойди ко мне. Ответь: почему ты ждал пятьсот лет, прежде чем вернул меня?

— Хазред! — чешуйки на броне полководца тихо звякнули, когда он опустился на колено.— Всё это время я сокрушал ваших врагов и искал способ…

— Искал способ, но нашёл себе орлицу по сердцу.

Саракаш отвернулся, двинулся вдоль круга и остановился перед черноволосой женщиной, чья короткая туника не могла скрыть ни соблазнительной фигуры, ни сложенных за спиной черных пернатых крыльев, ни длинных и стройных ног, переходящих в хищные орлиные лапы.

— Любовь к женщине порой удерживает сильнее самых прочных цепей,— глядя на неё произнес Зулл Саракаш.—  Трудно оторваться от гранатовых губ и жемчужных грудей… в её жилах кровь демона, а демоны бывают очень горячи. Может, это она сдерживала тебя это время?

— Разве может что-то остановить самого Мустафу аль Гюлима? — вкрадчиво спросила женщина-птица.

Возмущённый военачальник вскочил, бряцая ножнами и броней.

— Меня ничто не способно сдержать, хазред!

— Я посмотрю,— тихо пообещал Саракаш,— так ли ты хорош, как и раньше. А ты, абасса, носительница демонской крови, чего от меня хочешь? Я не поверю, что ты здесь по какой-то любви…

Женщина горделиво вскинула голову.

— Моё имя Лиллис по прозвищу Гарпия и я повелительница ийланов. Я не последняя наглисс и сведуща в тёмных таинствах. Благодаря мне Гюлим нашёл способ вернуть тебя к жизни. Любовь к тебе, хазред, и правда, здесь не причём. Ты спрашиваешь: зачем я это делаю? И я отвечу: потому, что мне это выгодно. Взойди на вершину славы, хазред! Пройди из конца в конец этот край, а я буду править обломками.

— Я буду следить и за тобой тоже,— пообещал Саракаш.— Верность способна возвысить больше любого из смертных царей. А измена — низвергнуть в самый нижний круг Бездны. Скоро все народы Ночи присоединятся ко мне… я не оставлю им выбора… Под наши знамёна встанут хафаши и эламеи. Я призову целую армию мертвецов…

Саракаш обошёл зал по кругу, внимательно оглядывая лица. Задержался возле женщины, чью нижнюю половину лица закрывал красный шелковый платок. Её щёки и лоб покрывала замысловатая татуировка, злые болотные глаза смотрели собранно и внимательно. Множество костяных амулетов побрякивали на её поясе при малейшем движении. Ведьма, почитающая старых богов. О её месте в иерархии можно было судить по большому изогнутому обсидиановому ножу с костяной ручкой.

— Наглисс,— узнал он.— Общие боги по-прежнему объединяют нас?

Наглисс степенно и молча кивнула.

Он снова пошел по кругу, неожиданно остановился подле Дарика и повернулся к нему. Дарик вздрогнул, попытавшись и не посмев сделать шага назад. Он побледнел, отчего шрам на щеке стал чётким и резким. И хоть в заклинательном зале не могло быть сквозняка, ощутил озноб, на краткий миг, заглянув в глаза восставшего мертвеца.

— А-а, вот и ты, мхаз. Надеюсь, ты не держишь зла на недавнее недоразумение?

Дарик покосился на трупы.

— Моя жизнь, в твоей воле, хазред.

— Как тебя зовут?

— Дарик Борагус.

— Гюлим говорил, ты удачлив, когда надо что-то украсть, или кого-то убить, Дарик Борагус. Любишь убивать? У Зулла Саракаша не удастся бездельничать, тебе предстоит много работы...

Он перешёл к следующему, коим оказался мужчина, облачённый в длинный халат с широкими рукавами, вычурно-алого цвета.

— А ты…— Саракаш приспустил веки, вглядываясь в его моложавое лицо, с окладистой бородой и кожей бледной, как жемчуг.— В тебя чувствую носителя Тёмного Искусства. Ты — некромант. Как твоё имя?

— Сухрай-Шах, хазред.

— Почему же ты здесь?

— Атраванский шах отнял у меня всё и отправил в изгнание. С чего вдруг мне помогать ему, или этому защитнику престола и черни Коэне ибн Шари?

Глаза Саракаша превратились в две узкие щёлки, горящий в жаровне огонь играл на его лице причудливыми тенями.

— Почему ты называешь себя шахом, Сухрай, в твоём роду были цари?

— Моим предком был чародей Арушак Сагур — первый шах Кадамана!

— Арушак? Я знал одного Арушака…— глаза Саракаша в задумчивости сощурились, как если бы он пытался вспомнить нечто очень давнишнее.— Он призывал демонов пустыни ещё будучи учеником.

— Это он!

— Арушак,— припомнил Саракаш, медленно раскрывая веки,— которым был вторым по величию чародеем Мааритского царства…

— Именно так, хазред! — розовея от гордости, подтвердил некромант.

Глаза царя злобно расширились.

— Арушак, — тихо продолжал он,— который предал меня и не дал закончить обряд…

— …

Успев раскрыть рот, некромант подавился невысказанными словами. В свете синего пламени он стал похожим на мертвеца.

— Но…— хрипло выдавил он,— это же был не я… я уже доказал свою верность!

— Доказал,— бесцветно бросил Гюлим.

Лиллис по прозвищу Гарпия, замершая рядом с ним, согласно кивнула. Дарик, посматривающий на трупы, бросил на Саракаша быстрый взгляд и отодвинулся так далеко, как только мог.

— Предательство, оно как гниль,— продолжал Саракаш, в чьём тихом голосе отчётливо зазвучали гнев и презрение.— Убивает любое, даже самое крепкое дерево. И всё, что произрастет на том месте, тоже поразит гниль. И единственный способ спасти остальной сад, это вырвать больное древо вместе с корнями. И уничтожить всё, до крохотного отростка.

Он раскрыл рот и совершил странный жест, как будто что-то выплюнул на ладонь и запустил в небо.

Некромант вздрогнул, как от удара, завопил, протяжно и страшно. Попятился до тех пор, пока не упёрся спиной в стену. На его белой коже появились и быстро расплывались тёмные пятна. Сотрясаясь всем телом, он поднёс к лицу руку, и увидел, как чернеет и отваливается от неё плоть. Он закричал снова, но в крике его не было уже ничего человеческого.

— Сгори!

В тот же миг фигуру Саракаша окутало пламя, настолько жаркое, что Гюлим и Лиллис отпрянули в стороны. Наглисс отвернулась, загораживая локтем лицо. Дарик зажмурился, оступился и едва не упал.

Крик Сухрай-Шаха перешел в невразумительное бульканье и затих, но не утихли его страдания. Из носа, ушей, глаз и рта его текла кровь. Плоть сходила пластами. Вскоре на его месте стоял трясущийся костяк, с которого яркими тряпками свисала одежда. Запрокинутый череп с отвисшей в немом крике нижней челюстью отвалился. Мгновением позже рухнул и распался весь остальной скелет. Завёрнутый в тюрбан череп откатился к алтарю.

Пламя вокруг Саракаша пропало, словно его и не было. Он стоял перед ними целый, невредимый и голый. Вся одежда превратилась в горелые тряпки.

— Глупец,— тихо и равнодушно сказал он черепу некроманта.— Требуется нечто большее, чтоб навредить мне…

И приказал в пустоту.

— Позовите рабов убрать мусор.

Колодец казался пустым. Остатки стены окружали его, рядом из песка торчали обточенные временем камни. Никто не смог бы сказать, что было здесь раньше. Да и вряд ли это интересовало кочевников — четырёх мужчин с кофейной кожей. Красные гутры покрывали их лица и плечи, защищая от солнца пустыни. Талии стягивали широкие красные пояса, из-за которых угрожающе торчали рукояти кинжалов и сабель. Они направили коней в щели между камней, к кривым деревцам, росшим возле колодца, расположились деловито по-хозяйски. Всё говорило о том, что здесь они не впервые.

Укрывшись от прямо взгляда с пустыни, они спешились, подвели к колодцу коней. На одном, поперек седла, висел длинный туго перевязанный свёрток. Когда конь споткнулся — свёрток тихонечко пискнул. Кочевники засмеялись.

— Напоите её,— распорядился предводитель. От остальных он отличался добротной кольчугой.

Отвлеченные жаждой и близостью воды, они не сразу заметили, что  тени деревьев есть кто-то ещё. А заметили благодаря жеребцу незнакомца, который вскинул голову, тряхнул гривой и громко заржал.

Кочевники схватились за сабли, развернулись, но увидели, что незнакомец всего один. Он был худ и высок и удивительно белокож. Во всём его облике было что-то далёкое, нездешнее. Нездешним был и висящий на поясе меч — прямое, обоюдоострое оружие с гардой.

Тёмные глаза ястребов пустыни ощупали чужака с ног до головы и, с откровенной жадностью, обратились к его коню. Незнакомец в ответ уставился на всадников и нервно сдвинул жёлтый бурнус в сторону, чтобы меч на бедре был заметен. Немного поколебавшись, он шагнул вперёд и сказал:

— Пакх-ми-джу.

Кочевники переглянулись и отвернулись. Их предводитель неодобрительно покачал головой, а потом ткнул пальцем в чужеземца и заговорил — низким, немного лающим голосом, каким говорят пустынные певцы:

— Кто ты такой, человек? Что делаешь здесь?

Мешок поперек коня слабо зашевелился. Из-под чёрной ткани послышалось невнятное бормотание.

— Просто путник, идущий по следу легенды,— ответил чужеземец, посматривая на говорящий мешок.— Я ищу Мааших-Кавир, знакомо ли вам это место?

Один из разбойников хлопнул по мешку ладонью и бормотания оборвались. Вожак повёл горбатым носом.

— Это крепость, в которой живут пустынные дэвы. Злое место.

— И вы знаете где оно?

— А что нам с того?

— Я могу заплатить…— предложил чужак, неуверенно.— Но денег у меня не много... Хорошо если найдётся пара монет…

— В Маашихе нет воды, нет пищи, только пустынные дэвы. Злое место…Что тебе надо от дэвов?

— Это моё дело.

— Отсюда дорога только одна,— продолжил вожак.— Через оазисы шаушитов и Асад-Бея. Он не пропустит тебя просто так.

— У меня нечего взять…

— Он будет спрашивать тебя о всяком, что ты видел, что слышал.

Чужак какое-то время молчал, внимательно глядя на пустынников. Вожак заметил, что глаза у него холодного зелёного цвета, а уши заметно острее человечьих.

— Я вас не видел,— сказал он наконец и вновь скользнул взглядом по перекинутому через лошадь мешку.— Мало ли бродит кочевников по пустыне?

— Ты идёшь к крепости дэвов с парой монет в кошельке,— заметил вожак. Он не глядел на своих людей, но знал, что они сейчас ухмыляются.— Дальняя трудная дорога, а у Асад-Бея есть серебро, хлеб и вода.

Зеленоглазый чужак нахмурился.

— К чему ты это мне говоришь?

— К тому, чтобы ты не держал на нас зла…

Внезапным движением предводитель выхватил кинжал и, без замаха, молниеносно метнул его в чужака. Он не мог промахнуться, но, к своему изумлению, увидел, что чужак увернулся. В последний момент повернулся и откинул тело назад, отчего клинок только чиркнул его по груди. Торжествующий смех застрял в горле. Трое его соплеменников уже выхватили кривые сабли и бросились на чужака. Тот выхватил меч, но вместо того чтоб принять бой как мужчина, малодушно спрятаться от свищущих клинков за стволами пальм. Воздух задрожал от коротких злых выкриков, топота, ударов и звона оружия.

Предводителю не было нужды обнажать свою саблю, но предыдущая неудача требовала оправдания, он должен пролить кровь труса своей рукой.

— Алулла! — выкрикнул он, присоединяясь к битве.

И сразу его оглушил крик, страшный, болезненный, как удар в самое сердце. На него наткнулся соплеменник. Бледное лицо, осоловелый взгляд, распахнутый в крике рот, из глубокой раны на горле фыркает кровь… Он оттолкнул умирающего, но не успел броситься в гущу драки, как меч чужака с гулом разрубил воздух и голова второго кочевника взлетела над плечами.

Вожак снова воззвал к Алуиту, но теперь в его кличе прорезался страх. Бледнокожий отнюдь не был той лёгкой добычей, какой казался в начале. И он не прятался, а умело маневрировал между деревьями так, что ни разу не оказался лицом к лицу более чем с одним противником. Свист сабли. Звон. Пронзительный визг, рвущий воздух в клочья и предводитель вдруг осознал, что остался с чужаком один на один. Кони у колодца взирали на битву с безразличным спокойствием.

Чужак перешёл в атаку. Перепрыгнул через умирающего и, держа меч двумя руками, обрушился на пустынника. Он заслонился клинком. Чужак атаковал снова, с другой стороны. Он снова отбил.

— Алуит! — воззвал в третий раз кочевник,— дай мне сил!

Он перешёл в наступление, клинки в руках мелькали с ослепительной скоростью. В какой-то миг ему даже удалось потеснить чужака. Оттолкнувшись от дерева, он заскочил бледнокожему за спину, с разворота ударил. Белокожий ударил одновременно.

Стало очень тихо. Глухо звякнула о песок сабля. Он опустил взгляд на живот. Клинок чужака проткнул кольчугу так, что острие вышло со спины. Одежда вокруг раны стремительно приобретала цвет спелой вишни. Колени его подогнулись, он обмяк и тяжело повалился набок, поджав под себя ноги.

Чужеземец вытащил меч и заботливо протёр от крови. Вернулся к колодцу. Подошел к коням, успокоил их. Развязал мешок. И встретился взглядом с парой больших голубых, слегка косящих глаз.

— Я даже не удивлён,— он хмыкнул.— И откуда ты такая взялась, а?

Ответить она не могла из-за кляпа, сделанного из грязной тряпки. Темные волосы налипали на лицо, не позволяя, как следует, его рассмотреть, но чужеземцу показалось, что девушка очень и очень молода. Она судорожно втянула воздух и зажмурилась, когда он поднёс к ней кинжал, но он только осторожно взрезал её путы и отвернулся, занявшись разбором трофеев. Он стал обладателем четырёх лошадей, разных достоинств в зависимости от ранга прежних владельцев.

Девушка тем временем успела сползти с лошади и самостоятельно развязать оставшиеся путы. А ведь могла бы вскочить в седло ближайшего коня и ускакать, но почему-то до сих пор этого не сделала. На спасителя поглядывала с подозрением и испугом.

— Как твоё имя? — спросил он, не отрываясь от мародёрства.

— Гасседи.

Белокожий фыркнул. Девушка спросила:

— Что со мной будет?

Он посмотрел на неё.

— Я не провидец,— сказал он, подумав,— но ясно вижу, что ты получишь коня. Вон того, на котором тебя везли эти похитители цветов.[1] Вернёшься на нём домой. У тебя есть дом, или ты просто рабыня?

— Я не рабыня! — вспыхнула девушка.— Эти мерзавцы, да подпалит их в Бездне Алал, украли меня на пороге собственного дома. Пусть благодарят Алуита, что умерли так легко. Мой отец — Асад-Бей — снял бы с них кожу.

Асад-Бей. Он наверняка слышал это имя краем уха в Караван-Сарае. Оно казалось знакомым.

— Кто ты, незнакомец? — девушка посмотрела на него, убирая волос с лица.— Ты не атраванец…

— Я вообще не из рода людей,— ответил Белокожий, разглядывая её.

Первое впечатление оказалось верным. Она действительно была очень юна. Смуглая, длинноногая, нежной округлой грудью, с чёрными вьющимися волосами. Длинная, шитая узорами, рубаха скрадывала фигуру, но грудь уже была оформившейся и с возрастом обещала увеличиться. Плавностью движений она походила на танцовщицу.

— Ты не похож на мхаза…

— Катмэ!

Белокожий, успев отвернуться и залезть в седельную сумку, резко вскинулся.

— Правильно. Потому, что я из эльдаров… ну, по-вашему, алялат. Так, что, ты выбрала себе лошадь? Советую поторопиться. Я не намерен задерживаться здесь. Трупы вонять начнут…

Девушка кинула быстрый взгляд на деревья, вздрогнула и обхватила плечи руками, словно на холодном ветру. Солнце палило нещадно, а воздух был сух и горяч.

— Прости,— сказал она,— ты меня спас, а я даже не спросила твоего имени.

— Феранор.

— Я трижды возблагодарю за тебя Алуита. И мой отец тоже.

Она помолчала немого.

— Это оазис Хабиб,— снова заговорила, глядя себе под ноги.— К Закату в пяти днях отсюда лежит мой кишлак. Отец щедро тебя наградит, алялат…

Феранор щурился на солнце и раздумывал. Его поиски давно превратились в блуждания по пустыне. С тем же успехом он мог заглядывать под каждый камень, просеивать сквозь сито песок…

Он распахнул край плаща, чтобы не стеснял движений и сделал Гасседи знак садиться на лошадь. Вдел ногу в стремя, запрыгнул в седло и, в последний раз оглянулся на оставляемый за спиною оазис.

— А скажи мне, Гасседи, как давно твой кишлак посещали высокие гости? Кто-то у вас бывал последние две луны?

Запасные лошади потянулись за ними.

Прокаленное солнцем бледно-голубое небо над головой расстилалось от горизонта до горизонта. От земли исходил яростный палящий жар. Дышалось часто и тяжко. Вокруг пустота и безлюдие, только кое-где торчали сухие обломки скал, похожие на кости исполинских чудовищ. Такой Арель Майолар увидел пустыню центральной Хаммадии. Лошадь уныло несла его по равнине, по бабки утопая в горячем песке.

Всадник неподвижно торчал в седле, закутанный в длинный бурнус. Голова его была перевязана, лицо пятнали ссадины и синяки, но глаза обшаривали пустыню внимательным и зорким взглядом охотника.

Лошадь вдруг оступилась, попятилась, захрапела. Наездник удержал её, выпростал из складок бурнуса руку, погладил её по холке.

— Тише, девочка… Тише. Мне тоже не нравится это место, и я понятия не имею, что твоему хозяину могло понадобиться здесь. Догонишь его — вернёшься к сочной травке и сладкой воде, а я получу свои деньги…

На краткий миг перед глазами возник мираж: прохладна комната, круглый стол, высокие кресла, в одним из них он, в другом высокородная эльдарка. На столе раскрытый ларец доверху наполненный золотом. Эльдар раздражённо сморгнул, отгоняя видение. Проклятье! Надо было запросить больше. Он снова впился взглядом в колеблющийся горизонт, бормоча под нос ругательства.

Прошло несколько недель, после его первой встречи с Феранором Мистериорном лицом к лицу. Встречи неудачной и весьма болезненной, хотя это промах его самого, нежели заслуга Мистериорна. Когда он пришёл в себя, его коня рядом не было. С ним пропал лук, стрелы, запас еды и воды и часть денег выданных на расходы. К счастью меч и небольшой кошелек находились при нём, а в стойле осталась лошадь самого Феранора. Первые два дня он рыскал по округе, разыскивая следы беглеца, пока ему не указали на башню за городом, в которой якобы, обитал маг.

Добиться встречи с магом не получилось — живые ворота отказались его впустить, а какая-то обезьяна запустила в него бананом. К счастью, обратив внимание на ведущие из башни следы, он узнал отпечатки подков собственного коня. Долгое время он шёл по ним, изредка опрашивая встречных путников. Сейчас отпечатки копыт свернули в сторону от цепочки белых костей, отмечавших путь караванов, и это Арелю не нравилось.

— Песок… ненавижу песок…— он хотел сплюнуть, но вовремя одумался. В такой печи влагу стоило экономить.

На северном горизонте, в исходящем мареве, плавали невысокие горы. Арель затруднялся определить, сколько до них, неделя, день… он впервые оказался на столь открытых пространствах. И не мог отделаться от ощущения, что идёт за Феранором на верную смерть. Разве может что-то живать в этой печи?!

«Он знает, что я иду за ним. Знает и в панике повернул в пустыню. Моя слава работает против меня…»

Арель тряхнул головой, гоня глупые мысли. Нет, то, что он знал о Фераноре, свидетельствовало — он не испугается. Значит, есть иная причина.

«Ну и плевать. Если его не прикончат пески — убью я… Катмэ… Катмэ! Ненавижу пустыню…»

К концу дня поднялся злой ветер. Его порывы били в лицо, царапая мелким песком. Солнце спряталось, наступила ночь. Арель спешился и растянул свой бурнус. Это дало слабое укрытие, он смог развести костёр и согреться. К утру непогода утихла. Наёмник вылез из-под бурнуса, огляделся и грязно выругался. Сначала вполголоса, но скоро он от отчаяния орал уже в полный голос. Ветер сравнял песок, уничтожив следы. Он не мог продолжать погоню, не мог даже вернуться обратно на караванную тропу. Он — погиб.

На смену отчаянию пришла ярость.

— А вот вам! — он показал небесам согнутую в локте руку.

Нет, только не так. Не так глупо. Он выпутывался и не из таких передряг. Уж что-то придумает…

А думать требовалось очень быстро. Вода плескалась на самом дне фляги, а солнце поднималось всё выше. Скоро он снова окажется на огненной сковородке.

В полном отчаянии он уселся на камень и схватился руками за голову. Некоторое время сидел так, равнодушно наблюдая за пиршеством тварей, которых за это время стало больше. Они плотно облепили лошадиный труп, что видны были только тощие подёргивающиеся ноги. Другие, кому не хватало место на пиршестве, стерегли его насыпь. Мёртвый кочевник щерил на него зубы. Скоро, неверный, ты станешь таким же как я!

Иди в Бездну!

«Прежде всего, я должен успокоиться,— подумал Арель,— и взять себя в руки».

А руки у него заметно дрожали. Голову напекло. Снова вернулась жажда. Хотелось открыть флягу и вылить в себя остатки воды, а там будь, то будет. Он смотрел на курумы, извилистой змейкой тянувшиеся на Запад. Песчаные прогалины, разделявшие их, не казались непреодолимо большими. Потом он обратил внимание на червей. Они ползали вокруг скалы, скрываясь под слоем песка, выдавая себя вздувшимися над поверхностью бугорками. Он наблюдал и думал, что они не так уж и быстро передвигаются. Если ему удастся отвлечь их…

Мертвец улыбался. У тебя ничего не получится!

Арель не ответил. Его разум лихорадочно искал пути спасения. Покойник, сабля, пустой бурдюк, бурнус, выгоревшая старая джеллаба, камни. Много камней… Пустыня. Кактусы. Куст саксаула.

Эльдар резко поднялся, склонился над трупом. Перевернул его на бок и размотал пояс. Разорвал его по длине на две полосы, скрутил, связал и привязал один конец к пустому бурдюку. Ползая по куруму, он насобирал горсть разновеликих камней и затолкал их в бурдюк и затянул его горловину. Теперь он гремел при каждом движении. Спустившись почти к самому песку, он прикинул расстояние до кактусов. У него была только одна попытка, тем не менее, он ощущал необыкновенную уверенность в себе.

Я не промахнусь.

Он, как следует, раскрутил свой снаряд.

Кинул.

И промахнулся.

Вместо того чтоб обмотаться вокруг кактуса и повиснуть, гремя камешками, бурдюк зацепился за ветку саксаула. На нём, раскачиваясь, и повис.

Арель застонал, едва не упав на колени. Он был готов рвать на себе волосы. В этот момент шнуровка бурдюка не выдержала и распустилась. Содержимое посыпалось на песок и этого оказалось достаточно. Привлеченные новым звуком бугорки, кочующие вокруг его укрытия, устремились к кустам.

Медлить было нельзя. Арель вскочил, оттолкнулся, взмыл в воздух. Оказавшись на песке, побежал так быстро, как только мог. Со стороны пустыни, наперерез ему катилось несколько песчаных волн.

Из неприметной щели под камнем вдруг высунулась острая безглазая морда. Безошибочно развернувшись в сторону бегущего, червь распахнул челюсти. Жёлтая струя пролетала мимо в тот миг, когда Арель, заметив опасность, шарахнулся в сторону. Споткнулся, едва не упал, но выровнял равновесие. Он очень не хотел умирать.

Сапоги загрохотали по спасительному камню. Он принялся карабкаться на крутизну и вскоре забрался на вершину, метнул через плечо быстрый взгляд. Ему очень хотелось верить, что твари уже его потеряли. И всё же он не позволил себе передышки. Подошвы скользили по камням, увлекая вниз песок и мелкие камешки. Это был сумасшедший бег с крутыми подъёмами, спусками и прыжками с одной вершины на другую.

Арель едва не сорвался, нелепо взмахнул руками, удерживая равновесие. Отставая на несколько десятков шагов, за ним катились небольшие волны песка. Ругаясь на чем свет стоит, он собрался бежать дальше и вдруг замер. Прищурил глаза, напряг зрение, вперил взгляд в горизонт. Далеко, по жёлтой равнине, двигался ряд серых точек, которые очень быстро превратились во всадников. Он не задавался вопросами кто эти люди, захотят ли они помочь. Это был шанс. Возможно, единственный шанс на спасение. Повинуясь инстинкту выживания, Арель сбежал с курума и устремился в их сторону, крича и размахивая руками. И, о чудо! Всадники повернули к нему, растягиваясь на ходу цепью.

Горячий ветер нахлестывал лицо. Он начинал задыхаться. Песок перед ним вскипел фонтанчиком и воспарил желтой дымкой. Тело эльдара среагировало на угрозу быстрее, чем её осознал разум, резко отвернув в сторону. Он потерял равновесие, упал на колено, заскользил, взметая волну песка. Рядом раздался чавкающий звук. Из пылевого облака выстрелила и пронеслась над головой жёлтая вонючая струя, попала на горячий песок и зашипела. Действуя скорее в порыве отчаяния, чем осознанно, Арель выхватил меч, перехватил второй рукой и сразу ударил. Сталь рассекла пыль, встретилась с плотью червя. Что-то треснуло и хлопнуло, одновременно — так ломается сухая ветвь под ногами, с таким звуком рвётся сукно — и эльдара пронзил приступ боли. Боли быстрой, внезапной и острой, заставившей пальцы крепче стиснуть эфес, а тело изогнуться дугой.

Арель упал. Последними проблесками затухающего сознания он видел проносящееся над ним лошадиное брюхо, пряжки подпруги, остроносый башмак в стремени. Тело его онемело. А в следующее мгновение его приняла в себя разверзшаяся чертнота бездны.

Остаток этого дня и весь следующий они ехали на Север по песчаной равнине. Ехали быстро, часто меняя коней. Изредка им попадались кактусы и кусты саксаула. Вдалеке виднелась гряда невысоких холмов. Когда Феранор хотел повернуть к холмам, чтобы устроить на них ночной лагерь, Гасседи его удержала.

— Нет. Это скверное место.

Лагерь разбили под невысоким корявым деревом с белым стволом. Помня свой прошлый опыт, Феранор даже не пытался срубить его на дрова. Ограничились тем, что наломали несколько тонких ветвей. Такой костёр не грел, но мог отогнать ночных хищников. От неизменного ночного холода спасались под одеялами. Эльдар поинтересовался:

 — Далеко нам ещё?

Девушка пожала плечами. Когда она наклонилась, чтобы достать из сумки флягу с водой, рубаха её провисла, приоткрывая Феранору краешек маленькой упругой груди.

— Если отправимся в путь на рассвете, то к вечеру доберемся до кишлака.

Она достала из другой сумки лепёшку и кусок жёсткого верблюжьего мяса, уселась и принялась есть. Феранор наблюдал за ней и думал, что для скромной богобоязненной хаммадийской девы она слишком развязана, а для недавней пленницы чересчур уверенна. Возможно, он чего-то не понимает.

— Одуванчик?

— Да?

— Почему эти люди тебя украли, что им от тебя было надо?

Она вытерла краем рукава губы и улыбнулась ему.

— Это похитители женщин. Я красивая и за меня, за меня заплатили бы много, а узнав, что мой отец большой бек, цену задрали бы ещё выше. Возможно, меня бы выкупил какой-нибудь сотник, или даже мирза… Может я даже попала бы в гарем самого шаханшаха…

— Ты говоришь так, будто мечтаешь об этом,— заметил эльдар.

— А что плохого в том, чтобы хотеть замуж? — удивилась она.— Если им не будут сотник, или мирза, то отец выдаст меня за кого-то из соседей. Только среди них нет богатых и красивых.

— Богатых и красивых…— повторил Феранор. — А ты не думала, что тебя мог купить не красивый воин, а какой-нибудь старый обрюзгший купец? И сделает он тебя не женой, а наложницей.

— Я не осталась бы наложницей! Я дочь Асад-Бея — многие сочтут за честь с ним породниться.

Пустыня быстро погружалась в молочные сумерки. Холодало. От костра шёл зыбкий дымок, плясали чахлые язычки пламени. Гасседи быстро доела лепёшку и запила всё водой.

— А у тебя, Феран-ока, много жён?

— Мало,— ответил он.— Если отправляемся на рассвете, то лучше ложись спать.

Он укрылся плащом и провалился в дрёму. Проснулся от того, что кто-то активно пытался стянуть с него одеяло. Спросонья он потянулся к мечу, но потом разглядел Гасседи и успокоился. Рано.

Она легла на его попону, прижалась, плотно прильнув всеми выпуклостями девичьего тела. На пару мгновений он замер, даже дышать перестал. Потом он ощутил, как от чресл по его телу разливается волна жара. Его рука непроизвольно скользнула по её талии и тут же отдёрнулась, словно ожёгшись. У него очень давно не было женщины, и её близость сводила с ума. Он вспомнил манящее зрелище маленькой упругой груди, открывшееся ему сегодня.

Он стиснул челюсти, сжал кулаки и попробовал отодвинуться, но Гасседи немедленно придвинулась снова. Осознает ли она как действует на него? Не может не осознавать, не догадываться — от возбуждения вот-вот порвутся штаны. А она всё сильней прижимается к ним ягодицами… Катмэ!

А рядом, отбрасывая жирные тени, потрескивал костёр из сухой колючки и саксаула, подвывал ветер, с неба смотрели большие яркие звёзды. Всё вместе это сливалось в одну картину, уносящую его за море, на небольшую поляну средь леса, где так же горел костёр, шумел ветер, а он лежал под тоненьким одеялом и держал в объятиях Миримэ.

«Рокаэм-Тан…»

Воспоминания о ней, неожиданно яркие, подействовали как ушат холодной воды. Желание, кажущееся неодолимым, пропало. Он глубоко вздохнул и перевернулся на спину. Увидел над собой глубокий мрак неба. Звезды сверкали, как алмазы на черном бархате.

Возможно, подумалось ему, Миримэ тоже сейчас где-то лежит и смотрит в небо, видит луну. С мыслями о возлюбленной он провалился в сон. Хаммадийка недовольно заворочалась под боком. Не такой реакции она ожидала.   

Он проснулся, едва красное солнце встало над горизонтом, разбудил Гасседи. Та поднялась неохотно, выглядела рассерженной и недовольной. Когда он в шутку спросил, как ей спалось, она одарила его таким взглядом, что эльдар подавился словами. Больше в то утро они не разговаривали.

Собрав лагерь, они снова поскакали на Запад. К полудню песок под копытами сменился на жёлтую растрескавшуюся глину. Стали чаще попадаться высохшие деревья, кактусы и заросли саксаула. Внезапно впереди показались всадники. Феранор уже отвык удивляться этой способности пустынников появляться в пустыне из ниоткуда. Прежде чем он успел как-то отреагировать, девушка помчалась к ним быстрым галопом, что-то крича на ходу.

Он не поскакал за ней. Остановил коня и смотрел, как к нему приближаются полдюжины человек с худыми злобными лицами. Они носили островерхие шлемы, обмотанные черными тюрбанами. У каждого к седлу был приторочен лук. Они остановились, не доезжая до него полсотни шагов. Крепкий чернобородый воин с золотыми украшениями на тюрбане выехал из строя и остановился перед Феранором.

— Пакх-ми-джу, алялат! — громко обратился к нему пустынник.— Я пехлеван Разул Муадиль. Именем своего господина, Асад-Бея, приказываю ехать за мной и явиться пред его очи.

Эльдар посмотрел на пехлевана, на его воинов, на Гасседи. Девушка внимательно наблюдала за ним. Видимо пехлеван расценил затянувшееся молчание как неуверенность, потому что сказал:

— Зря боишься, алялат. Асад-Бей тебя не побьет. Гостем его будешь, хлеб-соль кушать будешь, горсть серебряных дирхемов получишь. Едем.

…Хаммадийцы стояли лагерем в тени пальм, поближе к бьющему из-под земли ключу. Феранор заключил, что в оазисе находятся несколько сотен воинов. Слишком много для одного рода. С женщинами и детьми это поднимало численность кочевников свыше тысячи. На скудных ресурсах оазиса невозможно прокормить такую уйму народу. Военный опыт эльдара утверждал, что в большие отряды пустынники собираются только для нападения. Кто должен стать жертвой интересовало Феранора посредственно — главное, чтобы не он. Зато ему стало ясно, как воры похитили Гасседи. Несколько родов вместе — много незнакомых людей, много неразберихи.

Отец девушки Асад-Бей — высокий плечистый человек — напомнил командира его заставы: такой же немолодой, степенный, с открытым взглядом, в котором читалась привычка командовать другими едва ли не с рождения. Он больше слушал, изредка задавая вопросы, а когда говорил длинные иглы усов на его смуглом обветренном лице, воинственно задрались.

— Ты, настоящий человек Феран Мистерир, — задрал усы вождь, когда Феранор замолчал.

Он только что рассказал Асад-Бею о том, кто он, откуда, кому служит (имя Коэнны Феранор опустил, обмолвившись, что просто слуга чародея) и как повстречал Гасседи. Во рту после рассказа было сухо как в атраванской пустыне.

Они сидели под пологом из белой шерсти, на ложе из ковров и сёдел напротив друг друга. В маленькой бронзовой жаровне исходили шипящим дымком ароматные травы. На широком бронзовом блюде лежали лепёшки, присыпанные солью и густо натёртые чесноком. Рядом стоял высокий кувшин с чистой водой. Гасседи рядом не было.

Взяв с блюда кусок солёного хлеба, вождь протянул его гостю. И хоть большой чести в принадлежности к людям Феранор не усматривал, но хлеб съел, не поперхнувшись, подозревая во всём некий мистический ритуал. И был прав. Совместное поедание соли и хлеба в пустыне было священным актом. Отвергнуть угощение значило нанести большую обиду, а принятие символизировало начало дружбы. Теперь любой, кто предаст друга, будет жестоко наказан богами.

— Сейчас ты гулям,— продолжал Асад-Бей.— Но не отчаивайся. Неисповедимы пути Алуита и никто не ведает, что отписано ему в Книге Судеб. Возможно, уже завтра ты получишь свободу. Как только это произойдёт — возвращайся. Ты приглянулся моей Гасседи, да и я не постыдился бы подобного зятя.

Феранор замер с чашей у губ, не зная как реагировать на подобное откровение. Понимая, что от него ждут ответа, но боясь сказать лишнего, он сделал медленный длинный глоток. Собрался с мыслями. И осторожно ответил.

— Ты великодушен и щедр, вождь, но служить своему господину я буду ещё триста лет. Но ты можешь значительно сократить этот срок, если поможешь мне найти одно место…

Он коротко поведал о том, что привело его на просторы пустыни. Повисла продолжительная пауза. Асад-Бею требовалось обдумать услышанное. А пока он думал — он утолял жажду и делал это, смакуя каждый глоток, словно вместо воды в чаше было изысканное вино. Потом он заговорил. Так же медленно, неторопливо.

— Ты вернул мне мою Гасседи, ел мой хлеб, я обязан тебе помочь, но не могу это сделать. Мааших-Кавир, который ты ищешь — одновременно быль и легенда. Он есть, и в то же время его нет. Ты можешь смотреть на него и не увидеть. Там обитает принц Ночи Мустафы аль Гюлим. Он повелитель хафашей, даже демоны пустыни боятся его.

Он сотворил жест, оберегающий от зла.

— И ты не знаешь, даже где он примерно мог находиться? Какие-нибудь развалины?

Асад-Бей сухо рассмеялся:

— Мой друг, в пустыне полно руин, чьи имена давно стёрлись из людской памяти. Я видел таких с полсотни. Некоторые ещё пытаются тянуть к небу остатки обломанных шпилей, а другие занесены песком по самые башни. Я никогда не пересекал границы их стен.

Стало ясно, что из вождя не вытянуть ничего кроме слухов и старых легенд. Однако Феранор счёл полезным узнать, что в деле может быть замешано колдовство. Он посмотрел на красный браслет на запястье и подумал, что Коэнна мог бы найти это место по испускаемой магии, и сразу отмел эту мысль. Звучало слишком легко, чтобы быть исполнимо. Кроме того Мастер Миражей далеко и он не обрадуется узнав, что он бросил поиски. Не обрадуется и Даемара. Подумав об эльвенорском консуле, он вспомнил её слова, что от этого дела зависит его судьба его и всего Эльвенора.

Феранор решил попытаться спросить о другом.

— А не было ли у тебя необычных гостей? Например, благородного воина в сопровождении волшебника?

Асад-Бей прищурился в пространство. Он вспоминал.

— Алуит — свидетель,— сказал он спустя недолгое время.— Седой старец, назвавшийся волшебником. А с ним благородного вида юноша. Они спустились с неба на волшебном ковре.

— Они искали Мааших-Кавир? — Феранор подался вперёд.

— Нет. Их интересовало положение дел в северной части пустыни. Какие произошли изменения…

— То есть?

— Мой дорогой друг, в твоём сердце есть огонь, но ты не был рождён в пустыне. Она кажется неизменной. Это не так. Они слушали меня очень внимательно, но когда я попытался предостеречь его об опасностях, он рассмеялись. Так всё и было.

— Сами они не рассказывали ничего?

— Нет.

— И ни с кем больше не говорили?

— Если хочешь, можешь спросить Папака-Торговца. Они говорили с ним. Найдёшь его у колодца, если он ещё не уехал.

Феранор решил поговорить. Конечно, искать Папака ему не пришлось, вождь был столь любезен, что упомянутого торговца его воины притащили прямо в шатер. Он был из племени бала. Лицо черное, во множестве морщин вокруг глаз и в уголках рта, с благородным прямым носом и волевым подбородком. Он не был старым, но по меркам кочевников, редко доживавших до пятидесяти, казался пожилым. Войдя в шатер, он глубоко поклонился. Асад-Бей приветствовал его коротким кивком.

— Помнишь людей, что прилетали на волшебном ковре, Папак?

— Конечно, бек, — торговец поклонился.— Летучий ковёр — такое чудо невозможно забыть!

— Мой гость хочет знать, о чём ты говорил с ними. Расскажи ему всё без утайки, как если бы от того зависела твоя жизнь.

Глаза Папака широко раскрылись. Он посмотрел на Феранора, на Бея и тут же упал на колени.

— Это был пустой разговор, господин. Юноша спрашивал меня о чём-то необычном в пустыне. О слухах и байках, что передают друг-другу пастухи у огня!

— Бойтесь оазиса Сараб.

Негромкий голос Папака-торговца звучал глубоко и чисто, как у прирождённого сказочника. Митр, приподняв брови, внимательно вслушивался. Ничто не выдавало в нём царевича Митра ас’Саира и даже сафуадского командира. Благородное лицо частично скрывал платок, доспехи царского сотника покоились в походном мешке, а одежда, изначально неброская и простая (иную в поход он и не одевал) выгорела на солнце. Из образа телохранителя, которого изображал Митр, выделялась только его сабля, с золочёной рукоятью, волнистыми разводами на клинке. Она привлекала взгляд даже находясь в старых потёртых ножнах, которые он выменял у старьёвщика.

— Никогда не останавливайтесь там на ночь,— продолжал Папак,— и держитесь подальше от хозяина тех мест Бакруз-Бека!

Они находились на единственной площади кишлака и вокруг них сновали жители по своим повседневным делам. Мимо прошествовала с подносом девушка хаммадийка. Платье синего шёлка обливало стройную фигуру. Она не прикрывала лица. Черные вьющиеся волосы обрамляли голову подобно короне, а в обращённых на царевича голубых, слегка косящих глазах читался вызов. И интерес.

Митр с трудом оторвал от неё взгляд и недовольно посмотрел на хозяина.

— Почему мы должны опасаться его? — спросил он.

— Потому, что в нём пропадают люди. Однажды сын вождя соседнего рода, со своими спутниками возвращался домой. На их пути был оазис Сараб. Одну треть дороги его провожали воины Асада, на последней трети должен был встретить отец. Ночь он планировал провести в том оазисе, а утром продолжить путь, но отец его так и не дождался. Он поехал и обыскал оазис.

— И? — невольно заинтересовался Митр.

— В пустыне, рядом с оазисом они нашли яму, а в ней обожжённые человеческие кости. И жгли их не один, а много раз. Некоторые кости успели обратиться в уголь!

— Это могли быть и ийланы,— скептически заметил царевич.— Дикари из пустыни часто нападают на путников, потерявших бдительность на ночлеге.

— Может и ийланы…— проворчал Папак, дотрагиваясь до оберега на груди.— А только ровно через луну, в табуне одного торговца из Зуххарата нашли коня, принадлежавшего одному из спутников бекича. Как бы он туда попал?

— А что же отец бекича? Собрал бы воинов, да проверил пустыню вокруг. Если где-то притаилось гнездо людоедов, он бы его непременно нашёл.

— А Сараб и все окрестные земли принадлежат Бакруз-Беку. Его род занимает оазис Бакаш. Он объявил, что не позволит никому ступить на свою землю. Тогда вождь вызвал его на бой и умер.

— Бакруз-Бек убил его?

— Нет. Утром на него ни с того ни с сего напал пустынный орёл. Вождь упал с лошади и сломал шею. Все посчитали это знаком, что Бакруз-Бек не виновен. Но я вам говорю, он убил бекича! — Рассказчик понизил голос, словно боялся, что его могут подслушать.— Но бекич со спутниками не единственный кто бесследно исчез в землях Бакруз-Бека. За последнюю луну к нему пришло три каравана с невольниками. Это несколько сотен рабов, но ни в Сарабе, ни в Бакаше вы их не найдете. Их вообще больше никто не видел и о них не слыхивал. Куда они запропали? И почему сам Бакруз-Бек стал ходить в золоте, словно он шаханшах? Отсюда вам моё второе предупреждение. Берегитесь вождя Бакруз-Бека!

Митр прищурил один глаз и сомнительно качнул головой. Купец изрекал очевидные истины. Ясно же, что этот бек человек без чести, жадный, но при этом и хитрый. И, возможно, очень везучий.

— Может быть в пустыне говорят о чём-то ещё? Какие-нибудь таинственные огни по ночам, знаки на небе, проделки пустынных демонов…

— Бакруз-Бек и есть демон! Судите сами, необъяснимое богатство, обезумевшие животные — может ли оно быть без колдовства? А яма с костями? Бакруз-Бек заключил сделку с алалом. Ночами он призывает в Сараб демонов, чтобы насытить их жертвами, взамен они дают ему богатство и неуязвимость.

Папак посмотрел по сторонам, сделал отвращающий знак и поёжился.

— Ты, юноша, с побережья и не знаешь всех тайн пустыни. Пару лет назад Бакруз-Бек был обычным вождём, но демоны пустыни всё больше овладевают умами и сердцами правоверных, вот и он им поддался. Он устраивает с ними ритуальные пиршества в честь Минры Ползучей, древней богини пустыни. А возможно, это связано с культом Гарпии, которой начинают поклоняться всё больше ийланских племен. Она тоже пожирает человеческие жертвы…

— Э-э, старик,— Митр прервал его взмахом руки.—  Да ты собрал все небылицы в одну! Послушать тебя, так скоро всё зло пустыни соберётся под крышей коварного бека. Но рассказывать ты умеешь, я даже почти поверил. На вот тебе, дихрем, за труды…

— И это всё? — недоверчиво спросил Феранор.

— Всё! Клянусь, господин!

Эльдар обмяк на своём месте, уронив голову на руку. Вот так… Митр словно нарочно ускользал от него, скрывая следы.

Асад-Бей покачал головой и, взмахом руки, приказал Папаку убираться.

— Ты не найдешь их. Искать их всё равно, что выследить птицу по следу в небе.

Феранор приподнял бровь, бросая на него косой взгляд.

— У меня есть предложение к тебе, друг,— продолжал бек,— Ты заметил, сколько здесь воинов. Всё это колена рода шаушитов, а я их верховный вождь и скоро мы выступаем в поход. Большой пирр всего народа акхмаров желает, чтобы шаушиты поддержали его на войне. Я не знаю, куда мы отправимся, но зову тебя с собой. Так же ты можешь остаться ждать моего возвращения в племени и быть моим гостем столько, сколько сам пожелаешь. Тебе ни в чём не будет отказа!

И он неожиданно мягко дотронулся до руки эльдара, в знак высокого расположения.

Феранор сделал над собой усилие, чтобы непроизвольно её не отдёрнуть. Н изобразил улыбку и повторил:

— Ты очень щедр, вождь. Но мой господин будет недоволен, если я прерву поиски. Я должен ехать.

— Куда же ты поедешь?

— Для начала на Юг. А там будет видно.

— Тогда не спеши. Местом сбора пирр назначил оазис Накиль. Он на Юге. Ты можешь доехать до него с нами.

Франор ещё раз поблагодарил и согласился. Передвижение с ордой пустынников виделось ему безопасней отдельного путешествия. Меньше желающих прикарманить его коня и имущество.

Простившись с вождем, он ушёл в свой шатёр. После всех приключений хотелось просто отдохнуть и как следует выспаться. Он не знал, что ещё до конца дня ему придётся снова оказаться в седле и во весь опор гнать на Запад.

Арель пришёл в себя неожиданно, словно проснулся от кошмарного сна. Некоторое время он не открывал глаз, лежал, прислушиваясь к себе и окружающему пространству. Он понял, что жив. У него кружилась голова, а тело было будто чужим, но он определённо находился в мире живых. Это радовало…

Он ясно помнил, как убегал, как из песка перед ним выскочила тварь и как… кажется, он ударил её… или она его… тут память давала сбой. Может, его лягнуло копытом? Интересно, где он сейчас?

Эльдар открыл глаза и увидел над собою большое светлое пятно. Пятно становилось всё чётче, яснее и он понял, что смотрит на белый купол палатки. Он лежал на ложе из тростника и парчи — смеси убожества и показного богатства. Некоторое время он неподвижно лежал, набирался сил, чтобы встать, смотрел в невидимое небо и думал. Всё же кто-то хранит его в Верхних Мирах, пусть не Творец, но какая-то могущественная сущность.

Он приподнялся и сел. Его одежда лежала рядом с оружием и остальными вещами. «Значит,— сделал он вывод,— я не в плену».

Полог палатки резко откинулся в сторону. В лицо ударили лучи послеполуденного солнца. Арель невольно вскрикнул, прикрывая рукою глаза. С улицы ворвался гомон незнакомых непонятных гортанных людских голосов, звона сбруи, конского ржания. Кто-то схватил его за плечи и властно уложил на постель.

— Где я? Кто вы?

Никто не ответил ему. Под нос сунули чашку с чем-то солоноватым. Заставили выпить. Яркие пятна в глазах постепенно прошли, и он увидел сгорбленную спину человека в пёстром халате, поспешно уходящего прочь. Он отвернулся поспешно, чтобы яркий свет вновь не ударил в глаза.

Когда незнакомец ушёл Арель снова уселся на своём тюфяке. Понимает ли человек язык эльдаров, или хотя бы джаншух? Лучше бы понимал, потому что в местных языках познания его были невелики.

Немного полежав, он поднялся. Изучение небогатой, если не сказать скудной, обстановки шатра не могло занять много времени: старый, проеденный молью ковёр, брошенный на песок, набитый грубым ворсом тюфяк, ворох шкур, конское седло вместо подушки...

Он прошелся туда-сюда, обдумывая своё положение и размышляя над тем, как ему поступить дальше.

Удивительно, но мысль о провале не вызывала в нём особого душевного трепета. Да, его репутация vayloroalle будет подпорчена, но Арель умел признавать поражения, которые терпел, к слову, довольно редко. Он сделал всё, что мог, время возвращаться домой. Этой пустыней он был сыт по горло. Не исключено, что ближайшую пару лет он будет видеть сны, где бродит по оранжевым пескам и вздрагивать при виде червей.

Он ещё мог побродить по окрестным оазисам, расспросить пустынников о соплеменнике. Или же снова попытаться воспользоваться магией — если удастся отыскать вещь, которая принадлежала Феранору. Но не верил, что это к чему-то его приведёт.

И всё же, где-то в глубине подсознания, ему не давала мысль, будто он что-то забыл. Упустил из виду. В голове всплыли слова напутствия, сказанные ему на прощанье: «Успех вашего дела исправит большую несправедливость». Казалось, с того дня, как он отчалил от родных берегов, минуло столетие.

Полог вновь распахнулся. В шатер вошёл человек. Он ходил босиком, носил драные шаровары, выгоревший халат и кожаный ошейник, свободно болтающийся на тощей шее.

— Где я? — спросил Арель и на всякий случай повторил это на всех известных ему языках.

— В походном лагере Асад-Бея,— ответил человек на джаншухе.— В палатке рядом с шатром вождя. Его воины подобрали тебя у курумов. Ты едва не погиб от карам-танара.

И пояснил, видя замешательство на лице эльдара.

— Того большого червя, которого ты разрубил мечом. Даже ребёнок знает, что живого карам-танара нельзя трогать голыми руками или открытым железом, иначе он поразит тебя молнией. Мужи шаушитов убивают их стрелами или пиками. Тебе повезло, алялат, что на рукояти меча была кожаная оплётка. Я видел, как однажды карам-танар убил насмерть схватившего его орла.

— А ты кто?

— Ничтожный раб, на коего возложена забота о тебе, алялат. Недавно один твой соплеменник оказал большую услугу хозяину. В качестве благодарности он поклялся перед мобедом, что поможет первому же алялату, попавшему в пустыне в беду. Так, что ты дважды везуч.

Последние слова были сказаны с нескрываемой завистью.

— Как твои глаза, алялат? — раб сменил тему.— Сейчас я приоткрою полог палатки. Надо проверить, не обожгло ли солнце твои глаза…

Он выполнил обещание и, сквозь брешь в палатку проник яркий свет, упал на ложе, ярким пятном осветил лежащее в изголовье седло. Старое, потёртое, но ещё хранящее на боковых крыльях узор. Арель смотрел на него, не веря глазам. Этого не могло быть, это обман зрения, разыгравшаяся фантазия, горячий бред, вызванный перегревом на солнце… Это не могло быть правдой!

Он протёр глаза, заморгал.

Солнечные лучи играли на цветочном орнаменте, очень популярном в Эльвеноре. Словно боясь, что видение пропадёт как пустынный мираж, он прыгнул к ложу, вцепился в седло, выдернул из-под вороха тряпок.

— Откуда оно здесь?

Он держал в руках своё собственное седло, которое потерял вместе с конём, когда упустил Феранора в Зуххарате.

— Что с тобой?! — встревожился раб.

— Здесь был Феранор! — Арель зарычал.— Отвечай!

Человек некоторое время молчал, со странной настороженностью глядя на подопечного. Наконец он ответил.

— Возможно его оставил твой соплеменник, живший до тебя в этой палатке.

— Когда он уехал?

— Несколько дней назад.

— Куда?

— Откуда это знать ничтожному рабу? Тебе стоит прилечь и набраться сил. Я принесу поесть…

Арель уронил руки. В желудке поселилась тупая болью. В голове всё поплыло. Он посмотрел на кучу своих вещей. При виде небольшой кожаной сумки глаза его странно блеснули.

— Отведи меня к своему вождю.

— Тебе не стоит…

— Я сказал, отвести меня к вождю!

Кочевой лагерь расположился у подножья одинокой скалы. Сточенная ветрами, но с острой вершиной, она торчала из песка как последний клык в пасти старого пса. Арель брёл мимо серых палаток, провожаемый взглядами огромной толпы вооружённых людей. Повсюду мелькали красные платки и тюрбаны. От обилия красного цвета начинала кружиться голова. Он преследовал даже когда эльдар закрывал глаза.

Воздух пропитывал запах дыма, оружейного железа и лошадиного пота. Горели костры. Над некоторыми висели медные котелки, в которых побулькивало густое черное варево, отвратительного вида и запаха. Не обращая внимания на устремлённые на него любопытный взгляды сотен глаз, Арель твёрдо шёл большому белому шатру, над которым развевался алый бунчук. Впереди, сгорбившись и втянув шею в плечи, семенил раб-лекарь.

Вход в шатер сторожили два воина, скрестившие копья при их приближении. Раб остановился, что-то крикнул на тягучем варварском языке. Спустя пару мгновений из шатра прозвучал повелительный голос и стража раздвинула копья, пропуская их внутрь.

Внутри горели масленые светильники. Их яркий свет озарял походное убранство, циновки и развешенное оружие на стенах. В глубине, на старом ковре, скрестив ноги сидел смуглый мужчина в простой одежде. Наиболее запоминающейся частью его лица были усы — острые и колючие, как иглы пустынного ежа.

Эльдар заприметил в его руках маленькую фарфоровую чашку, из которой тот что-то пил. Отставив её в сторону, он устремил на них выжидающий, немного затуманенный взгляд. Раб упал на колени, коснулся лбом пола и, не вставая с четверенек, с большим проворством — видно проделывал это частенько — подполз к хозяину и сел по левую руку от него.

— Банщу,— тихо сказал вождь, указывая на пол перед собой.

Арель медленно подошёл, но не доходя шагов пять, остановился как вкопанный, уловив идущий от вождя запах. Желудок подкатил к горлу.

— Подойди ближе, алялат,— не поднимая головы сказал раб.— По обычаю вы должны видеть зрачки друг друга.

Пересиливая себя эльдар сделал несколько шагов и сел на песок. Попытался скрестить ноги так, как это сделал вождь, дышать не глубоко и как можно реже. Ему ещё не доводилось беседовать с варварскими вождями и сейчас он нервно переживал этот опыт.

— Пакх-ми-джу ан-алуит-ас-салам,— сказал он, вспомнив принятое в Атраване приветствие.

Вождь кивнул. Ответил. Эльдар с горечью убедился, что вождь не знает ни слова на талье или джаншухе. Разговор пришлось вести через раба.

Асад-Бей вежливо интересовался о здоровье гостя и спросил какая нелёгкая занесла его так далеко от дома в пустыню. И даже изволил пошутить:

— Воля всесильного Алуита отобрала покой у твоего племени. Скоро я буду видеть алялатов так же часто как кактусы.

Арель немедленно ухватился за возможность, направил разговор в интересующую его сторону.

— Я ищу своего брата. Его зовут Феранор Мистериорн. Ему угрожает опасность…

— Брата? Ты сказал его имя Феран Мистерир?

— Его седло я нашёл в палатке. Он был здесь.

— Во имя Алуита Всемилостивийшего и Милосердного… Он был моим гостем совсем недавно! Но ты опоздал, брат моего друга. Он ускакал. В ночь. С женщиной из вашего рода.

— С женщиной… из эльдар?!

Вождь медленно прикрыл и открыл глаза, что видимо означало согласие.

— Она приехала в лагерь на закате. Одна. Окружившим её воинам сказала, что ищет алялата Ферана. Он очень удивился и обрадовался, когда увидел её.

 Арель нахмурился. В голове его всё перемешалось. Откуда в этой дыре перворождённая? Да ещё одна?! Неужто волшебница покинула свою резиденцию в Шагристане? Нет. Она не похожа на сумасшедшую.

— Чего ты ещё хочешь? — нарушил затянувшееся молчание Асад-Бей.

Арель задумался: «Я хочу, чтобы ты перестал мыться в верблюжьей моче и пить эту чёрную дрянь. Для начала». Но потом решил, что слишком много хочет от пустынного дикаря.

— Он называл её имя?

Вождь сощурился в пустоту перед собой.

— Да…

Кони фыркали и притаптывали копытами, чувствуя долгую дорогу. После рассказа Миримэ оставаться с кочевниками не было смысла. Теперь их пути лежали в разные стороны. Провожать его вышло всё семейство Асад-Бея — сам вождь, два сына и дочь. В огромных глазах Гасседи читались грусть и укор. За что она его упрекала он мог догадаться, но не хотел. Ведь рядом была Миримэ.

Вождь наблюдал за ними, сплетя руки на груди. Когда Феранор с размаху перекинул седло на спину коня, он вдруг сказал.

— Не бери это седло. Оно не годится для дальней дороги. Лучше возьми у меня…

Он многозначительно посмотрел на младшего сына и тот понятливо убежал выполнять поручение. Вернулся быстро, неся в руках богато отделанное седло, с высокой передней лукой и двумя длинными широкими досками по бокам. Принимая его из рук сына и передавая эльдару, Асад сказал:

— Каждому человеку с рождения Алуит дарует две вещи: Душу и право выбора. Баран не может выбирать свою смерть, а человек может. Ты выбрал смерть в песках. Я не стану тебя отговаривать.

Эльдар взял седло, посмотрел вождю в глаза и сказал:

— Это мой долг.

—  Сокол в клетке тоскует по небу, а человек по свободе. Пусть Алуит поможет вам обоим обрести желаемое.

— Не понимаю тебя.

— Твоя женщина носит знак сагира,— Асад покосился на сидящую в седле Миримэ.— Как и ты.

Феранор вдел ногу в стремя и запрыгнул в седло.

— Прощай, вождь.

— Храни тебя Алуит.

Они миновали беспорядочные ряды палаток с горящими кострами и кипящими на ни мангалами. Проехали загоны коней и верблюдов. Феранор вертелся в седле, бросал подозрительные взгляды по сторонам и немного нервничал. Это не укрылось от Миримэ.

— Кого-то ищешь?

— Да так…— протянул он. — Высматриваю знакомые лица.

— Завёл себе здесь подруг, а Рокаэм’Тан?

Феранор покачал головой и подумал: «Интересно, где и чем занимается этот полуорк Дарик? У него отвратительная привычка появляться всякий раз, когда я выполняю важное дело и вредить мне. Не удивлюсь, если он опять вертится где-то рядом».

В зале укрытой в песках цитадели было темно и прохладно. Как в могиле.

«Собственно,— думал Дарик,— это и есть могила. Один огромный склеп, полный отрицающих свою сметь мертвецов».

Горели свечи, усиливая темноту. Пространство наполнял спёртый тяжёлый дух благовоний, мяты, восковой гари, гнили и пыли. Особенно пылью и гнилью пахли свитки на полках. Это был запах древности.

— Господин! Пришли вести, которые вы ждали.

Двери за спиной Дарика снова раскрылись, и в холодный мрак могилы ступил слуга Адихмара — колдун в чёрном плаще, отороченном перьями ворона. Хозяин, к которому он обращался, был так же одет в чёрный плащ с перьевой оторочкой, скрывавший его сутулость и неестественную худобу. На столе перед ним, лежал развёрнутый свиток, покрытый эльфийским письмом.

— Говори.— Адихмар завернул край свитка, скрывая содержимое.

— Алялат едет сюда, господин!

Последовала непродолжительная пауза. На смуглом, обрамлённом квадратной бородкой, лице хафаша, не дрогнул ни один мускул, только в глазах загадочно блеснул алый огонь. Дарику в нём почудился свет торжества. Слуга истолковал всё по-своему.

— Одно ваше слово, господин, и он исчезнет в пустыне, как будто его никогда и не было. Даже Козлобородый никогда не узнает, что стало с его рабом!

— Всё бы тебе убивать, — проворчал хафаш.— Пусть приедет сюда. Но, сам! И проследи, чтобы он не заблудился.

Взгляд красных глаз вдруг обратился на Дарика и полукровка подумал, что сейчас прозвучит заветное: «Ты, мхаз, его и приведёшь». Подумал и почувствовал, как всё внутри напряглось, взведённой пружиной.

Нет, только не это! Пусть с алялатом нянчится кто-то другой. Этот приказ исполнять он не будет!

— Алялат нам пригодится, — пояснил Мастер Теней, будто прочитав его мысли.— Мы заставим его послужить нашей цели, без принуждений.

И, посмотрев на слугу, докончил:

— Проследи за этим, Кара-Буджар.

— Вернёмся к нашему прерванному разговору,— сказал Адихмар, когда двери за слугой затворились.

Посмотрев Дарику в глаза, он усмехнулся.

— Ты, значит, решил уйти? Хочешь оставить наше дело, предать государя?

Полукровка дёрнул головой.

— Нет. Но я не хочу более оставаться здесь. Дайте мне задание где-нибудь… в другом месте. Я ограблю храм, спущусь в подземелья, заколю сотню стариков, лишь бы…

— Быть подальше отсюда.

Хафаш пристально воззрился ему в глаза. Дарик не стал отвечать. Адихмар хмыкнул.

— Надежда на хлеб, — проговорил он снисходительно,— и страх за свою жизнь всегда идут рука об руку, когда служишь царям…

— Я примкнул к вам не за надеждой.

Хафаш одарил его долгим пронизывающим взглядом. Он знал о чём идёт речь.

— Ах, вот оно, что. Ты думаешь, мы тебя обманули. Напрасно. Ты, видимо, не заметил, но твоё посвящение уже началось. Ты прошёл испытания, принёс жертвы, участвовал в Niyene at Notlane, как это зовут алялаты. Многие опытные чародеи сочли бы за честь помогать мне там, где помогал ты. Наконец, у тебя есть доступ к книгам, которые я собирал полтысячи лет!

— От немых книг мало толку. И вы обещали…

— Что стану твоим учителем.

Адихмар медленно выбрался из-за стола и встал, спрятав за спиной руки.

— С того самого дня, как мы наткнулись на тебя в духане «Под жалом Скорпиона», я так и не понял, зачем оно тебе. Кстати, почему именно некромантия, а не любое другое волшебство?

Дарик ответил не сразу, обдумывая и подбирая слова.

— Если не повезло с этим родиться, то любое другое могут дать только Алуит и Алал. А служение им накладывает ряд ограничений, мириться с которыми я не хочу.

— И поэтому ты избрал тайны Смерти. Как же это случилось?

— Я бы не хотел говорить об этом.

— И всё же?

В этот раз Дарик молчал дольше. Он вновь на мгновение окунулся в воспоминания. Не очень приятные.

Это произошло в Ардабиле — крупнейшем торговом городе Атравана на восточном побережье. Глубоко в память врезались его замершие в тиши предрассветных сумерек улочки; острые минареты над красными черепичными крышами; серые глинобитные башни караван-сараев. Ардабильскую цитадель на горе, подавляющую остальной город угрюмой мощью увенчанных зубцами стен. Он хорошо помнил скрытый в её недрах вонючий зиндан, с ржавой решёткой.

Он — выживший в морском бою, переживший шторм и кораблекрушение — вошёл в Западные ворота Ардабиля, где его окружили люди с длинными белыми палками. Разумеется, Дарику был известен атраванский закон «О гостевых податях», обязательных для чужеземцев, желающих попасть в крупный торговый город. Разумеется, служившие шаху чужеземные воины от такой подати освобождались. И разумеется, Дарик считал, что может отнести себя к таковым.

Люди с палками считали иначе.

— Остановись, обманщик! Если ты воин шаха, то, где твой командир, где отряд? Ты пойдёшь с нами к хакиму. От него узнаешь свой приговор.

У него было оружие. Он мог выхватить саблю, отбиться и убежать, скрыться, затеряться среди кривых улиц города, а там найти соплеменников. Они бы не бросили. Но он позволил себя увести. Он полагал, по молодости и наивности, что судье достаточно его слова и имени вождя, которому он служит.

Его завели в широкий двор, окруженный высокой белой стеной, и источающего запах касторки худого седобородого старика, с большим животом. Он сидел, скрестив ноги, на широкой террасе. Белый халат и белоснежная чалма делали его похожим на гриб-дождевик. Неторопливо перебирая в пальцах отполированные деревянные четки, он устремил на Дарика цепкий и строгий взгляд.

— Кто ты? — спросил он.

— Дарик Борагус,— полукровка гордо задрал подбородок.— Воин из загида  Вязгара Квета. Служу правителю Атравана.

Старик недоверчиво поднял бровь.

— И где же твой  вождь? Почему он ни рядом с тобой? Почему он не подтвердит твои слова? Мне говорят, ты лжец и обманщик, нарушивший законы города. Верно ли это?

— Не верно!

Хаким многозначительно устремил в небо указательный палец и строго сказал:

— Говори только правду, только она может облегчить твою участь.

Дарик честно, но скупо поведал, как вместе с вождём поступил на службу атраванского шаха. Как сражался за него с мятежниками салхитами и их союзниками из Турл-Титла, о том, как попал в шторм, едва не утонул и как спасся.

— Мои слова могут подтвердить другие орки, которые, наверняка, есть в городе,— закончил он свой рассказ.— Спросите, знают ли они вождя Вязгара Квета.

— Больше ты никого не можешь призвать в свою защиту?

Полукровка угрюмо мотнул головой.

Судья жевал губы, поглаживая ладонью серебристую бороду. Наконец он поднял руку, призывая к вниманию.

— Так как подсудимый не смог назвать ни одного заслуживающего доверия живого для подтверждения своих слов, то я приказываю взыскать с него положенную плату, взимаемую с чужеземцев, за вход в город. Так же я налагаю на него штраф, в размере десяти дихремов за ложь, исторгнутую с его уст. За произнесение судебного приговора и приложение печати, удержать с чужеземца два дихрема…

Дарик не мог вымолвить ни единого слова, пока говорил хаким и только сейчас обрёл голос.

— Ах, ты, вонючий бурдюк! Ты обвинил во лжи свободного орокрайнца, я заставлю тебя пожалеть о содеянном! Выходи на бой, или я прямо сейчас вставлю свою саблю в твой зад по самую рукоять так, что тебе уже не понадобится касторка!

Люди с палками мгновенно окружили его, отделив от подлого законоведа, но белый старик, казалось, даже не испугался. Он выслушал короткую тираду с непринуждённой улыбкой.

— Ты туп и невежественен мхазский варвар,— спокойно ответил хаким.—  В нашей стране решения судьи не оспариваются поединком. Но так и быть, в этот раз я исполню твоё желание…

Он поднялся, зачем-то подул себе на руки и провозгласил.

— Эй, кто там есть, позовите офирянина! Хватит ему поедать плов и шербет, пусть разомнёт кости в небольшой драке.

Дарик стоял спокойно. Угроза не вызвала трепета в его сердце. Как многие юноши в том возрасте, пройдя через несколько некрупных битв, он мнил себя опытным воином.

Офирец оказался большим. Очень большим. Далеко не маленький Дарик вдруг обнаружил, что недостаёт макушкой даже ему до груди. Вторым знамением грядущих неприятностей было то, что великан вышел на бой без доспехов. На нём были только шнурованные сандалии и повязка вокруг бёдер. Белый клетчатый платок плотно окутывал его лицо. Кожа на небольшом участке вокруг глаз, была по обычаю жителей пустыни зачернена. Делалось это, якобы, чтобы их не слепил яркий свет солнца.

— Это с ним мне предстоит драться? — с удивлением протянул великан из-под гутры.— Да он же мальчишка!

— Ты отказываешься? — удивился хаким.

— Нет, но… Алуит — свидетель, мне нет славы в победе над ним.

— Довольно слов, Нафилем! Этот мхаз имел наглость угрожать мне и требовал божьего суда. Так пусть Алуит покарает его!

Великан вздохнул, вышел на середину двора и извлёк меч. У него был прямой, скошенный у острия клинок с закрученной гардой. То, с какой лёгкостью и быстротой он это проделал, не понравилось Дарику. Несмотря на размеры, он двигался мягко и плавно, как тигр. Слуги с дубинами раздались в стороны, освобождая место.

Великан провернул в пальцах меч.

— Самонадеянный юнец, я не хочу тебя убивать. Признай вину и уплати деньги, тогда ты уйдёшь отсюда живой и на своих ногах.

— Не могу,— прошептал полукровка,— в моих карманах нет даже номисмы.

— Значит, молись.

Великан был стремителен, тяжелый скошенный меч вертелся в его руках как тонкая хворостина. Одним длинным прыжком он преодолел разделявшее их расстояние, обрушился сверху, как ураган. Дарик ушёл в сторону, не пытаясь парировать. Он рассчитывал, что тяжелый меч уведёт руку великана, не позволит ему быстро среагировать на угрозу. Тем больше было его изумление, когда Нафилем легко остановил и изменил направление удара. Долго удивляться времени не было. Великан стремительно нападал, Дарику приходилось увёртываться и уходить в перуэтах. Уходя от режущей кромки меча, он упал на спину, перекатился, вскочил и, вставая, сразу секнул противника под колено. Нафилем охнул, припадая на раненную ногу. Воодушевленный Дарик отскочил от контратаки, зашел противнику за спину. Атаковал. И великан быстро его парировал, легко развернувшись на раненной ноге.

Этого просто не могло быть! Ещё трижды полукровка изворачивался и наносил Нафилему лёгкие режущие ранения и трижды они затягивались, едва кожу окрашивала кровь.

— Мне явлена милость Всевышнего! — заметив выражение его лица, объявил великан.

Удара, которым великан достал его, он не заметил. Счастье, что бил Нафилем не клинком, а рукоятью. Удар отбросил Дарика на полдесятка шагов. Он стукнулся затылком о песок, выронил саблю. И это был конец боя. Нафилем оказался рядом, поставил ногу на грудь. Придавил.

Дарик не пытался встать. Каждый вдох отдавал болью. Задыхаясь, он с ненавистью взглянул на противника.

— К-кто… ты та… кой?!

— Хотел бы я это знать.

Следующий удар был нанесён в лицо. Что было потом — он не помнил, очнувшись уже в яме рабов.

Впоследствии Дарик много раз вспоминал это, обдумывал так и эдак, и понял, что принял бой, в котором победить невозможно. Хотя он до конца и не понимал, с кем его столкнула судьба, но твёрдо знал: ни одно живое существо в Амалирре не способно так быстро излечивать раны. Без колдовства. И это навело его на определённые мысли. Мысли, которые он попытался воплотить в жизнь. И это закономерно привело его к Гюлиму.

— Хазред как всегда прав,— Адихмар подался вперёд, каким-то чудесным образом вглядываясь в Саракаша снизу вверх, хоть был с ним одного роста. Царь повернулся к нему. — Бездействие оттолкнет от нас вероятных союзников. Пока Гюлим занимается войском — нанеси свой первый удар. Обрушь свой гнев на тех, кто противостоит тебе интригами и чародейством. По ядовитым змеям, ждущим возможность ужалить в спину. По предателям, продавшимся Коэне Шари!

Он примолк, ожидая ответа, и заметил, как по лицу главного шпиона пробежала судорога.

— Это не возможно! — зашипел шпион.— Народы Ночи и смертные чародеи ненавидят друг друга. Они скорее отрежут себе правую руку, чем подадут её.

— Назови имена,— потребовал Саракаш.

Адихмар перевёл взгляд с него на Мургу, пытаясь прочитать метаморфозы, творящиеся с его лицом. Главный шпион жадно пожирал его глазами. В изгибе пухлых губ улавливалось раздражение. Едва сдвинутые густые брови выдавали гнев. А, во всей фигуре, в позе, даже в лёгком наклоне головы ощущалось небывалое напряжение. И во всём этом было что-то ещё, мастерски скрываемое, недоступное даже для хафаша прожившего несколько сот лет.

Их переглядывание длилось меньше секунды. Краткую долю мгновения.

— Юнес Яксыки,— ясно произнёс Адихмар.— Он правит аширом в городе Ардабиль и триста лет боролся за влияние с нами.

Пухлые губы Мургу дрогнули, скривившись в подобии улыбки, а выпученные глаза прищурились, словно он целился в Адихмара. Саракаш молчал, и Мастер Теней продолжил, считая это за добрый знак.

— Он был здесь, выражал покорность и почитание, называл себя верным слугой хазреда, а сам доносил Коэнне о нас, тайно нанимал фидаинов, пытался выкрасть из храма ключ и, наконец, покушался на нашего слугу в Массаише.

— Предателя ждёт смерть и окончательное забвение,— задумчиво проговорил Саракаш.— Он не уйдёт от меня. Однако он раб. А этот Коэнна… я не впервые слышу о нём.

— Это, волшебник, сын человеческого чародея и алялатки из Аль-Амаля,— с готовностью напомнил Мастер Теней.— Он собрал Большой Диван чародеев в Дэвас-Бадуре, Городе Башен и убеждает их выступить против нас.

Мургу нервно улыбнулся. Он уже совершил одну ошибку и понимал, к чему может привести вторая.

— Мои шпионы сообщают, что на Диване он ничего не добьётся. Чародеи не верят ему, и, как шакалы, грызутся друг с другом. С этой стороны ему нечем нас укусить.

Царь посмотрел на него.

— Большую часть времени он проводит в своём Оазисе Миражей,— продолжил главный шпион.— Это место ограждено всеми возможными заклинаниями. Изредка он наведывается в гости к шаху, где находится под неусыпной охраной.

— Что скажешь, Мастер Теней? Знаешь, как снять заклятия, или проникнуть в шахский дворец?

Адихмар непроизвольно расправил плечи:

— Знаю, хазред!

Мургу издал короткий сухой смешок. Саракаш не улыбнулся. В его глазах причудливо играл горящий в лампах огонь. Он молчал и Адихмар, сочтя это добрым знаком, продолжил:

— Мне удалось завлечь на свою сторону кровного родственника Саффир-Шаха!

— Хорошо,— медленно произнёс Саракаш и замолчал, будто погрузившись в раздумья. Слуги терпеливо ждали, пока он снова заговорил.— Группа заговорщиков во дворце, иногда способна сделать больше, чем большое войско на границе.

Царь снова прошёлся по залу. Теперь, совершенно точно, Адихмар был уверен, головы гримасничали и следили за ним светящимися огнём глазницами.

— С другой стороны,— негромко задумчиво сказал Саракаш, как будто себе самому,— перевороты всегда были делом рисковым. Роковая случайность, шутка богов, малейшая небрежность и всё пропало. Я не могу надеяться на волю случая. Неудача продемонстрирует мою слабость, а этого позволить нельзя. Особенно сейчас.

— Вся эта затея с родственником… — рискнул вставить слово Мургу,— ненадёжна. Вернее положиться на меч Гюлима. Он сокрушил многие царства, справится и сейчас.

— Если только в его планы не вмешается какая-нибудь случайность, — сказал Саракаш. — Но вероятность того, что заговорщик быстро взойдёт на престол, тоже мала. А значит, мы не можем высечь хозяина…

Он обернулся.

— Какие доказательства против Юнеса? Убийцу узнали?

— Это житель Ардабиля, обращённый меньше года назад,— ответил Адихмар.— У Юнеса хватило ума не посылать кого-то из своих старших. Очевидно, он опасался разоблачения.

— Простого подозрения мало.

— Хазред, я вам ручаюсь…

Саракаш вскинул руку и Адихмар обиженно смолк.

— Что скажет главный шпион?

— Луну назад, в ардабильском ашире пропал птенец. Начались поиски, которые Юнес внезапно приказал прекратить. Я хотел узнать больше, но Гюлим приказал бросить все силы на розжиг восстания в Азрабее.

Царь снова задумался. На лбу его собрались складки. Сквозь бронзовую кожу зыбко просвечивал белый череп. Адихмар списал это на ослабление концентрации и подумал, что Саракаш ещё не достаточно окреп после заточения. Это вселило в него надежду.

«Я всё рассчитал правильно!»

Минуты тянулись. Царь молчал. Заговорил внезапно, но так же неторопливо и тихо.

— Мягкость и Милосердие очень дурные слуги, но теперь я понимаю то, чего не осознавал прежде. Юнес не должен умереть слишком легко. Пусть это будет жёстким уроком для остальных. Пусть видят, что случается с теми, кто идёт против меня. Я — один царь на этой земле и только в моей деснице жизнь и смерть каждого. Однако доказательства измены должны быть добыты. Пусть даже после того как упадёт топор палача.

— Я твой верный раб,— Мургу скрестил руки на пухлой груди.— Ты говоришь — я исполняю!..

— Нет. Ты постарел, растолстел. Обленился. Привык к неге и роскоши. Утерял хватку, — слыша эти слова, Адихмар уже не мог скрыть улыбки.— Пусть этим занимается Адихмар. И ещё… Наш слуга, как я понимаю, остался жив. Передайте ему мою волю и отправьте в Ардабиль. Месть — лучшее побуждение.

— Но…— попробовал возразить шпион.— Он нужен мне в Азрабее…

— Справишься без него,— бросил царь.— Можете идти. Оба.

Слуги склонились в поклоне. Мургу попятился к выходу, но Адихмар остался стоять.

Сейчас, посчитал он, самый благоприятный момент.

— В чём дело, Мастер Теней?

— Хазред, прежде чем я уйду исполнять твою волю, позволь преподнести тебе дар. Пусть он укрепит и восполнит твои силы и убедит в грядущей победе!

Он трижды хлопнул в ладони и двери отворились. Несколько воинов ввели в зал старика, опутанного красной цепью. Старик был высок и худ. Седые волосы резко контрастировали с чернотой кожи. Богатый синий халат, расшитый золотыми полумесяцами висел лохмотьями на острых плечах. Но, что важнее, и это видели все, кто был в зале, старик дышал силой. Аура магии окружала его и по ней можно было прочесть какой силой обладал старик, в чём преуспел.

Саракаш не сдержался, сделал несколько шагов к пленнику, протянул костлявую руку к седой бороде. Колдун вздрогнул и поднял голову, устремляя на него изумлённый  и недоверчивый взгляд. Так могли бы смотреть на Феранора, целующегося с орчанкой. Когда царь схватил его за бороду и подтащил к себе, старик волшебник что-то прошептал. Последовал всплеск силы, за которым ничего не произошло, но цепи держащие старика ощутимо нагрелись.

— Кто этот несчастный?

— Его зовут Амар Аджин. Он волшебник при дворе шаха!

Адихмара распирало от гордости. Он смог выслужиться перед царём.

— Ах, вот как? Хорошо! Очень хорошо! — Саракаш сжал пальцы сильнее, заставляя пленника морщиться от боли.— Твоя сила тебе не поможет старик!

Он взмахнул посохом. Разбитые звенья цепи полетели на пол, а цепкие пальцы царя-мертвеца с неуловимой быстротой сомкнулись на горле Аджина. Пленник вдруг стал стремительно высыхать, обращаясь в серую мумию. Адихмар почувствовал дурноту и отвернулся. Мургу безразлично смотрел, как вместе с жизнью тело старика покидает и магия.

Дверь отворилась со скрипом. В горле у Дарика запершило, а на глаза навернулись слёзы, едва он переступил порог. Внутри было не продохнуть. Густой сизый вонючий дым клубами плавал под потолком, вырываясь из-под крышки большого котла в очаге. Коптящий огонь не разгонял мрака, бросая на стены красные отсветы.

Всюду шкафы, заполненные старыми свитками. Несколько сундуков. Протёртая циновка на полу. На ней, разбросав худые длинные руки, лежал высокий старик в синих лохмотьях. Мёртвый. На чёрном с белой бородой лице, застыла маска боли и ужаса. Последнее усиливалось отсутствием глаз, от которых, на щеках, остались дорожки высохшей крови и гноя.

Послышались шаги, и Дарик увидел колдуна в перьях. Лицо его покрывала испарина. Дарик поклонился ему:

— Адихмар сказал, ты должен меня подготовить.

— Да. Заходи.

— Кто этот несчастный?

— Обычная падаль. Вскоре я его подниму. Для войны он не годен, так пусть убирается в лаборатории. Будет подавать мне башмаки и драить котлы. Хе-хе-хе… Подойди сюда. Ближе.

Колдун прошёл в глубину комнаты и убрал крышку котла. Внутри что-то пузырилось, исходя паром. Он запустил внутрь черпак, размешал. Дарик опасливо заглянул в котёл. У варева был винный цвет, густотой оно напоминало сироп, но запах исходил отвратительный. Как от горячего коньяка с молоком.

Внутри Дарика шевельнулось нехорошее предчувствие. Для кого это?

— Что за отрава?

— Волшебное зелье,— колдун зачерпнул полный ковш и поднёс к самому носу полукровки.— Добавь в него частицу любого человека, выпей и немедленно обретёшь его облик.

— То есть превратишься в него?

— Примешь облик,— с нажимом повторил колдун.

— А есть разница?

— Глупый сын ишака! Конечно же есть!

Колдун вылил ковш обратно в котёл и ещё раз хорошо размешал содержимое.

— Оно готово. Осталась последняя квинтэссенция.

Дарик проследил за тем, как он снял с полки мешочек и высыпал содержимое в зелье. Кажется, это были чьи-то волосы и обрезки ногтей…

К горлу подступила тошнота. Он мог бы не спрашивать, заранее зная ответ, но слабенький лучик надежды не угасал.

— Оно же не для меня?

«Скажи, что не для меня!»

— Для тебя.

«Боги…»

— И… чей облик вы собрались мне давать? Надеюсь, это не невеста для Саракаша?

Колдун подпрыгнул, едва не уронив ковш в котёл и вжал голову в плечи. Впервые, за всё время, Дарик увидел в его глазах страх.

— Твои шутки погубят нас обоих, глупец! — прошипел он. Коснулся рукой груди и продолжил спокойнее.— Кто знает, на сколько далеко распространяется могущество Саракаша? Может прямо сейчас он тайно следит за нами.

И посмотрел на покрытый копотью потолок, словно опасался увидеть на нём разгневанный царский лик.

Дарик покосился на труп. Обезображенное лицо вызывало страх и отвращение.

— Как долго действует эта дрянь?

Колдун зачерпнул и щедро наполнил зельем высокий кувшин.

— Ровно день. Будешь пить по глотку каждое утро. Этого запаса хватит на несколько лун.

— А если после всего обратного превращения не наступит?

— Такого ещё не бывало.

Взяв кувшин, Дарик повёл носом. После ногтей и волос пахнуть оно лучше не стало.

— Обожди,— зельевар проворно закрыл горлышко пальцами.— Пей не здесь. Никто не должен знать, чей облик ты примешь. Лишь господин Адихмар.

Створчатые ворота раскрылись, пара за парой, впуская во чрево двора всадников в белых тюрбанах, откормленных верблюдов с паланкинами и вереницы чёрных рабов.

Адихмар, Мастер Теней, в красном полосатом кафтане, с блистающей золотом саблей на поясе, угрюмо сидел в паланкине, укрытый зеленым балдахином с золотой бахромой. Позади него двигалось двое всадников на широкогрудых конях. За ними, на белом верблюде, ехал второй паланкин. Еще более вычурный, обитый шёлком и золотом. Окна скрывали кружевные занавески, отчего нельзя было рассмотреть, кто укрылся внутри.

Далее ехали воины охранения — люди, чья верность подкреплена сложным переплетением чар. За воинами шли невольники и рабы, чьим уделом было стать пищей младшим отпрыскам ашира Ардабиля. Замыкал процессию второй конвойный отряд, численно меньший, но состоящий исключительно из хафашей.

Копыта коней равнодушно топтали ковры, расстеленные в дворовой пыли. За воротами, по обе стороны пути, стояли слуги. Взгляд Адихмара внимательно скользил по склонившимся спинам, как будто подсчитывая, но на лице не отражалось ни тени эмоций. Черная чалма ярко подчёркивала его бледность.

Хафаши ашира в праздничных халатах, сняли его паланкин с верблюда и, на своих плечах, донесли до крыльца. Адихмар соскочил на ковровую дорожку из красного бархата, разостланную в его честь. Прямой, худой, сильный, он поднялся на ступени террасы и ступил в прохладные покои дворца Юнеса Яксыки. Перед ним вырос раб человек, с подкрашенными глазами.

— Пирр бессмертных Ардабиля идёт тебе на встречу, великий посол царя царей,— полным сладкой истомы голосом сказал раб и раздвинул занавес в арочном портале.— Безмерно его величие! Велика его сила! Ужас в сердцах врагов!

Адихмар сделал несколько шагов вперёд, пройдя сквозь поднятую завесу. В полумраке комнаты, с деревянным полом и решетчатыми ставнями на окнах, светилась белой парчой высокая стройная фигура Юнеса. По обе стороны, полукругом застыли пятеро старейших после хозяина кровопийц клана. Адихмар спокойно неторопливо подошёл к главе, встал перед ним и проговорил:

— Славься Юнес Яксыки, принц Ночи, любимец Луны.

Головы, как требовал этикет, не склонил. Не поклонился и Юнес.

— Ничтожнейший из хафашей приветствует посланника величайшего повелителя вселенной,— голос у Юнеса был мягкий, слащавый, создающий впечатление обманчивости и двуличия.— Не гневайся, что не вышел встречать тебя на порог. Полуденное солнце убийственно для старика моих лет.

Юнесу минуло три века, но внешне он навсегда остался в возрасте своего обращения. Тогда ему было лет двадцать пять. У него была бледная кожа, прямой аристократичный нос, хитрые глаза цвета потёртой бирюзы, в которых дрожали красные огоньки. Алые губы казались подкрашенными, но это был их естественный цвет.

Не могли обмануть и жалобы на слишком яркое солнце. Юнес демонстрировал неудовольствие внезапным визитом.

— Удивлён видеть тебя, Мастер Теней,— продолжал трёхсотлетний юноша,— а не Гюлима, надеюсь удача не отвернула от него своего лика. Как поживают мои друзья Мургу и Маххарбал?

«Я ждал равного себе, — перевёл Адихмар скрытый смысл слов,— или достойных мужей, но не раба».

Разумеется, он не мог на это смолчать.

— Повелитель отправил их вершить свою волю на другой край вселенной.

«У них есть дела поважнее ублажения мелкого царька вроде тебя».

— Что ж, окажи мне почёт, сядь рядом…

Юнес сидел, подобрав ноги, на золотом троне, похожим на блюдо. Всё, что не занимала его задница, покрывала парча его плаща и халата и посланец Саракаша вынуждено опустился на ковёр рядом с троном.

«Рабу место у ног».

— Какую весть ты прислал мне от величайшего повелителя?

Лицо Адихмара оставалось непроницаемым.

— Я прибыл к тебе обсудить важные дела. Они касаются счастья и благополучия народов Ночи и судьбы наших аширов. Хазред считает нужным оберегать верных слуг и по достоинству вознаграждать отличившихся.

«Я тебе не гонец. В моей власти решить, что будет с тобой и твоим кланом».

Юнес помедлил с ответом, потом сказал. Медленно, как бы нехотя.

— Слушаю тебя, Мастер Теней.

Взгляд Адихмара скользнул по старейшинам, внешне безучастным к их обмену репликами.

— Я…— кашлянул он.— Всегда чувствовал себя неуютно на пышных приёмах. Эта пышность одежд и многочисленное внимание, угнетает меня. Заставляет подолгу искать нужное слово.

Бирюзовые глаза Юнеса сузились до двух голубых щёлочек. Красные огоньки в них, забились, заплясали как настоящее пламя.

— Хм.

Он повернулся, посмотрел на Старейших.

— Оставьте нас, дети мои.

Без малейшего протеста хафаши поднялись и покинули комнату. Юнес и Адихмар остались наедине. Мастер позволил себе сесть непринуждённее, закинув локоть на трон. Юнес не шевелился, только черты лица стали резче, а их выражение холодным.

— Возрадуйся! — заговорил Адихмар.— Наш великий царь решил начать свой поход. Уже к началу следующей луны, его воины будут черпать шлемами воду из Апра. И твой ашир может делом доказать свою верность.

— Из крепости у Саракаша есть два пути…— продолжал он, выдержав необходимую паузу.— На Азрабею, к горам, либо, он пойдет на Кадаман.

— И что же,— протянул Юнес,— должно повлиять на окончательный выбор государя?

— Зависит от того на сколько быстро падёт Стан-дур-Апар и другие переправы через Апр. Направлением через горы занимается Мургу. Переправой через Апр — я.

— Что ты от меня хочешь?

Адихмар наклонился вперёд так, что его лицо оказалось в ладони от безразличного лица Юнеса.

— Я хочу,— он выделил последнее слово,— чтобы Стан-дур-Апар пал быстрее Азрабеи.

Лицо ардабильского принца Ночи оставалось холодным, глаза не выдавали мыслей, но Адихмару не составляло труда догадаться, что сейчас бродит в его голове.

— Ты выглядишь недовольным выпавшей тебе честью,— уязвил его мастер Теней.— Разве не ты, первым примчался выразить покорность хазреду Саракашу?

В комнате было тихо. Только сквозь прорези решетчатых окон снаружи доносились резкие крики верблюдов.

— Если ты хочешь, чтобы я открыл городские ворота, то есть те, кто может это сделать успешней меня,— Юнес говорил медленно, с осторожностью подбирая слова.—  А я умею ценить красоту женщин и лошадей, играть на сетаре и слагать песни.

— Нет. Ты говоришь так потому, что не осознаешь своей выгоды, почтенный Юнес.

Юнес едва заметно вздохнул и отвёл взгляд.

— В чём же она?

«Бездна ведает, сколько пройдёт времени, прежде чем Саракаш отвоюет себе ещё кусок Атраван. И всё это время он будет находиться на его территории. Как в норе живёт только один паук, так и дома может быть только один хозяин».

Отдавать своё владение, пусть даже оно продолжало бы считаться как бы его, Юнес не хотел. Совсем не хотел.

— Саракаш не задержится на отвоёванных землях,— приторный голос Адихмара наполнял пространство комнаты.— Готов поклясться в этом своим бессмертием. Он захватит мосты и уйдёт, оставив половину войска, для защиты переправ и привидения Кадамана к покорности.

— Ойе! — Юнес вздёрнул брови — единственное проявление эмоций на безразличном лице.— Ты думаешь, он уйдёт?

— Его помыслы устремлены на Север,— ответил Адихмар с вкрадчивой нежностью.— Туда, где когда-то находилось сердце его государства. Этим он грезит, о том только и говорит. А теперь ответь, любезный Юнес…

Он запнулся, выдвинул вперёд нижнюю челюсть, задумавшись.

— Если бы у тебя был конь, внешне неказистый, но быстрый, выносливый, лёгкий, против более старого жеребца… на кого бы ты ставил?

— На молодого, конечно. Говори дальше.

— Ты всегда был богат, знатен, не осквернял своих рук презренным чёрным трудом. Так взгляни же на того, кто щедро испил из той горькой чаши. Мой грех лишь в том, что я не смог отклонить от себя плети гневной судьбы. Бич несчастий гнал меня, покуда не загнал в ярмо. И хоть давно я перестал быть тем, кем был, и сбросил человеческое существование, как сбрасывают с плеч старый халат, память о том до сих пор пятнает меня, как сажа лицо у вора. Но всё изменилось. Я был никем, но мой дар сделал меня мастером Теней. Я познал многие тайны Ночи. Я, вернул Саракаша в наш мир. Мой конь быстр и лёгок, а конь Мургу одряхлел, постарел. Они не опередят меня к цели, но зачем ждать, когда конь под ним окончательно упадёт?

— Достаточно! Говори о другом. Что мне с того, если конь под Мургу падёт?

— Я стану первым советником Саракаша. И не забуду…

Юнес прервал его взмахом руки.

— Не говори больше ни слова! Я сделаю всё, что в моих силах. Друг.

— Друг,— мастер Теней перекатил языком, словно пробовал слово на вкус. Повторил: — Друг. Звучит интригующе. И приятно. А раз теперь мы друзья, прими от меня небольшой дар. Вели своим слугам занести сюда мой второй паланкин.

По зову пирра явились слуги. Услышав его волю они ушли и снова вернулись, неся на плечах наряженный паланкин. Подождав, пока они бережно поставят его на мраморный пол, Адихмар откинул шелковую ткань и помог выбраться пассажирке.

У нее была тонкая талия и широкие литые бёдра. Такое сочетание приобреталось многолетним занятиям танцами. На отягощённом браслетами тонком запястье волнующе билась синяя жилка…

Ардабильский пирр ощутил резкий приступ голода. Он облизнул губы, задышал часто. Хафаши редко позволяли себе полностью утолять голод. Кровь опьяняла ум, притупляла реакцию, лишала сил, наводила сонливость и вялость. Нет, сытый хафаш — мёртвый хафаш. В этот момент в нём ярко вспыхнула ненависть к Мургу, чья невоздержанность смотрелась насмешкой над ними.

Девушку подвели и поставили рядом.  Юбка на ней тонкая, сквозь прозрачные шаровары видны стройные ножки.

— Жемчужина гарема эмира Мармаризана,— сказал Адихмар, снимая с её лица платок.

Юнесу открылось личико — юное, привлекательное, дразнящее сладостью маленьких пухлых губ. Огромные зеленовато-синие глаза смотрели с надеждой и страхом. Черные вьющийся волосы, рассыпались по острым плечам, десятком косичек.

— Чиста и непорочна…— он с восхищением осматривал дар: — Отчего ты грустна, нежная роза моего сада? Улыбнись. Я хочу видеть твою улыбку.

Очень робко девушка улыбнулась, приведя пирра в полный восторг.

— Какие острые белые зубки. Почти как мои!

Он растянул губы, выпуская длинные иглы клыков, но рассмеялся и тут же их спрятал.

— Как твоё имя? Ты, правда, была наложницей эмира?

Девушка в страхе отодвинулась, закрылась руками.

— Я Симмилис. Нуранка из Атуль-Калута. Я не успела ею стать. На мой караван напали ночные дэвы и я оказалась здесь. Этот хафаш (она кивнула на Адихмара), поклялся, что не обидит меня, если я буду покорной.

Он притянул девушку к себе, усадил рядом. Прикоснулся рукой к румяной щеке.

— Такая красота достойна бессмертия. Хочешь жить вечно, Нежная Роза?

Не дожидаясь ответа, он провёл кончиком носа от голого плечика, по волнительной шее, к мочке уха. Нежно поцеловал. Симмились судорожно вздохнула, прикрывая глаза…

Адихмар не шевелился. Весь напряжённый, он следил за его действиями с каким-то болезным вниманием. Он даже дышать перестал. Это оказалось на столько заметным, что Юнес, уже готовый погрузить клыки в жертву, остановился. Бирюзовые глаза пристально и подозрительно уставились на Адихмара.

— В чём дело, друг? — обеспокоился тот.— Тревога закралось в сердце твоё?

— Нет,— Юнес отстранился от девушки. Внутреннее сражение, накалом не уступавшее битве за Массаишь, не проявлялось внешне, но чувствовалось во взгляде, позе, дыхании. Голод и подозрения боролись друг с другом.

Симмилис медленно, неуверенно раскрыла глаза и посмотрела на него удивлённым, слегка затуманенным взглядом.

В битве Юнеса с самим собой наступила некая определённость. Старейший кровопийца Ардабиля встал и поднял за руку девушку.

— Подари мне блаженство, начни наш пир первым. Скрепим нашу дружбу как встарь.

Он не сильно, но уверенно толкнул её к Адихмару.

Лицо Мастера Теней приняло странное выражение, он невольно дёрнул рукой — на долю секунды могло показаться, будто его тошнит. Глаза Юнеса Яксыки, заметившего это движение, злобно сузились.

— Ты против? Её кровь не слишком хороша для тебя?

— Ты…— Мастер Теней шумно сглотнул, прикрывая рот кулаком,— предлагаешь мне испить первым?

— Да.

— И ты… готов быть вторым после меня?

— Мы же друзья.

Негромкий голос Юнеса приобрёл шипящие нотки, способные вызвать дрожь даже у смелого человека.

Адихмар глубоко вздохнул, вскинул голову и поклонился.

— Я приму твоё предложение. Но с условием. Мои клыки не осквернят дара. Она по-прежнему будет твоей.

С этими словами он вытянул из-за широкого пояса нож, схватил девушку за руку и резко полоснул её по запястью. Брызнула кровь. Он жадно приник к ране губами, начал пить, с противным причмокиванием. Симмилис запрокинула голову, широко распахнула глаза. Казалась, ей хочется закричать, но с раскрытых губ не сорвалось ни единого звука.

Юнес следил за ними обоими очень внимательно и непроизвольно мелко облизывался. Ему стало казаться, он разгадал колебания Адихмара. Мастер Теней боялся не яда, а не пройти испытания. Боялся дать волю неутомимой жажде и потерять будущего союзника.

Жажда! В Юнесе Яксыки снова взял верх ночной хищник. Он бросился на девушку словно хищник. Бесцеремонно схватил её за волосы, заломил гордую голову и с силой вонзил в её шею клыки. Глотнул её кровь, живую, горячую, вкусную. Он иссушал её глоток за глотком не в силах остановиться, не замечая, что Адихмар давно отстранился от раны и судорожно закрывает губы ладонью.

Он пил, ощущая невероятный прилив сил, который ранее не давала ему ни одна жертва. Грудь девушки вздымалась всё реже, из последних сил она цеплялась за жизнь. Где-то на задворках сознания мелькнула мысль, что надо остановиться. Подарок был слишком хорош, чтобы закопать его в землю. Очень медленно, спеша насладиться последними мгновениями, он оторвался от раны.

— Прекрасный цветок! — с наслаждением проворковал он, мерея взглядом обвисшую на его руках девушку.— Ты будешь вечно цвести под луной!

И в тот же миг, слизнув с губ последние солёные капли, Юнес понял, что в чреве его разгорается жаркий огонь. Ещё через миг нутро скрутило в нетерпимом приступе боли. Из глаз хлынули слёзы, тело изогнулось дугой. В животе словно засел дракон, прожигая дыханьем желудок. Пламя разгонялось по всему телу по венам, заполняя каждую клетку. Он раскрыл рот, но вместо дыма и пламени оттуда хлынула тёмная, почти чёрная, кровь.

Яд? Всё-таки яд!

Он попробовал найти Адихмара, но боль заполонила сознание. Он рухнул на пол, корчась в конвульсиях, более ничего не видя, не замечая вокруг, проклиная собственное бессмертие и мечтая лишь об одном. Скорее провалиться в бездну забвения…

Адихмар стоял на коленях. Его неудержимо тошнило выпитой кровью, и это было единственное его неудобство. Умирать в страшных мучениях он не собирался, как не собиралась умирать и Симмилис.

Недавняя жертва хафаша, стояла над умирающим. На миловидном личике играла улыбка злорадного торжества, когда от корчащегося в агонии тела стали отваливаться куски плоти. Потом она отвернулась, подошла к Адихмару.

— Тебе плохо, мой птенчик? Моя кровь не сладка для тебя?

И рассмеялась. Кровоточащей раны на её горле не было. И на запястье тоже. Затянулись.

Наклонившись, она подобрала выроненный Мастером Теней кинжал и вытянув руку, медленно надрезала белую кожу запястья. Мраморный пол обагрила свежая кровь.

— Проследи, чтобы мне никто не мешал,— приказала она, подставляя ладонь под карминовую струю.

Кое-как подняв себя на ноги, Адихмар покорно потащился к закрывающей вход занавеси. Девушка принялась чертить собственной кровью странный символ над полом. Карминовые капли тянулись вслед за её движениями, образуя идеально ровный круг. Один круг ложился в другой, в них вписывались различные геометрические фигуры и магические символы.

— Ахуд билль юмия, джужихи,— приговаривала она.

 Рисунок набирал объём, пульсировал, словно живое существо. А потом, распирающая его изнутри магия выплеснулась наружу, меня и искажая заключённое в знаке пространство. Изменяться начала и сама Симмилис. У неё удлинились и загнулись ногти, превращаясь в чёрные когти. Ступни удлинились, деформировались, разрывая мягкие туфельки, ноги покрылись чешуёй до колен. С треском разошлась залитое кровью платье, обнажая пышные груди. За плечами выросла и расправилась пара больших, покрытых иссиня-черными перьями, крыльев. Зелено-синие глаза девушки стали раскосыми, приобрели темно-синий оттенок. Лицо сделалось демонически прекрасным. Это было лицо Лиллис. Царицы Гарпии.

Алое пламя, над контурами знака ярко вспыхнуло и выросло втрое. Вздрогнул пол, а в зале пронёсся порыв затхлого ветра, взметнув на женщине-птице остатки одежд. Ткань пространства разорвалась неровной чернотой, из которой вихрем вырвались полупрозрачные существа. Лиллис вскинула руки.

— Сюда! Ко мне, мои птенчики! Берите свою плату! Разорвите всех, на ком нет моего знака!

Существа походили на клочья мглистого тумана, из которого вырастали и исчезали длинные когти, рога, оскаленные уродливые морды, птичьи клювы и лица. Бесшумным потоком они устремились мимо абаасы, мимо прижавшегося к стене Адихмара, сквозь закрывающий вход полог. Через миг оттуда раздался истошный крик, но крик быстро оборвался треском и противным булькающим звуком. Ещё через миг закричали и заголосили на улице.

Лиллис творила новое колдовство. Она снова порезала руку и чертила кровью на полу новый знак. Губы её шевелились в беззвучном шёпоте. Знак вспыхнул, загорелся, но не столь ярко, как первый. Из призрачного света в зал шагнул мужчина. Высокий, в чёрном пернатом плаще, с воинственной бородкой, тщательно выбритой под губой. Один в один Адихмар, только не столь потрёпанный.

Второй Адихмар с презрением посмотрел на скорченные останки в некогда белых одеждах. Шагнул к первому Адихмару. Пристально и придирчиво вглядываясь в его лицо, словно мечтая обнаружить изъян.

— Какая жидкая у меня борода,— сказал он, проводя ладонью по шее.— Совсем не идёт моему образу. Алал. Почему никто ни разу мне не сказал?

— Курва! — выругался первый Адихмар, скидывая с головы тюрбан. — Больше я на такое не пойду. Ни за что не пойду. Сидел и боялся, что он учует. Ни пёрнуть, кур-рва, ни вспотеть…

Лиллис, поджав ноги, сидела на троне, привалившись бочком к подлокотнику и сцепив замком пальцы.

— Не серчай, птенчик, это древнее колдовство. Такое под силу снять лишь поцелуем истинной любви... так что да, мой маленький ястреб, тебе несказанно повезло, что Юнес оказался падок лишь на юных нуранских ас’дхари.[1]

— Курва,— Дарик Борагус снова выругался, но уже с испугом.

Адихмар засмеялся и одернул занавеску, закрывающую выход. У двери, скорчившись, валялось тело невольника. На улице что-то горело. На потолке играли красноватые отсветы, падающие сквозь прорези решетчатых окон. Воздух сотрясали предсмертные крики, перемежаемые звоном оружия.

— Какой славный день. Разве можно от него прятаться, как скорпионы, по тёмным щелям?  Насладимся нашей победой!

Запрокинув голову, он расхохотался. Не прекращая смеяться, сбежал по лестнице, в залитый солнцем и свежей кровью двор, смердящий запахом бойни. Как раз в это время, двое адихмаровых слуг тащили мимо раздетого окровавленного мужчину. Как можно было заметить, у него не доставало обеих ног и рук ниже локтя.

— Стойте! — воскликнул Адихмар.— Не Старейшего Барра ль я вижу?

Он подскочил к несчастному, схватил за слипшиеся волосы, заставляя поднять голову и посмотреть на него.

— Видишь меня, презренный шакал? Узнаешь?

— Подлость твоя не знает границ, ибнизар,— прохрипел мужчина (хафаш — поправился про себя Дарик, наблюдавший сцену с крыльца), неожиданно ясным взором глядя в глаза своего мучителя.— Твоей дружбы надо опасаться, как укуса ядовитого паука…

— Кто мыслит измену, тот в итоге поднимется выше всех, — объявил Адихмар, громко, чтобы слышали все.— После победы, Саракаш украсит пики своего дворца вашими головами! Думаешь, я не знаю о вашем сговоре с Козлобородым? Что он пообещал вам? Как давно вы продавали ему наши тайны? Отвечай, и я подарю тебе легкую смерть!

— Язык змеи,— Барр втянул щёки и, неожиданно, плюнул алой слюной на его сапоги. — Лживый…

Адихмар ударил его резко, наотмашь, заставив подавиться последним словом.

— Эй, вы! — рявкнул он воинам в черном. — Хватит гоняться за рабынями! Все в дом! Переройте его от подвалов до крыш. Кто из старейших ашира уцелел — всех ко мне. Несите серебро. Клянусь силами ночи, я вырву признания из их гнилых уст!

Дарик остался стоять на пороге. Несколько хафашей с топотом пронеслось мимо него и скрылась в недрах дома. Слышался топот, лязг оружия, короткие выкрики — это расправлялись со смертными слугами, укрывшимися в глубине дома.

— Ищите! Все ищите! — кричал Адихмар. — Мне нужно подтверждение их подлой измены. Его не может не быть!

С десяток уцелевших и полуживых кровопийц из клана Юнеса остриями пик пригвоздили к забору. Мастер Теней бил чистой первородной магией то одного, то другого. В воздухе стоял тоскливый и обречённый вой истязаемых. Опьяневшие от крови и злобы приспешники стаскивали мёртвые тела, складывали их в кучу перед воротами.

Солнце, вошедшее в зенит, превратилось в злой красный глаз.

Солнце словно превратилось в свирепый глаз бога. Красное, злое, оно палило и пекло неотступно. Местность вокруг сделалась каменистой, почти исчезли барханы. Впереди простиралась равнина, с торчащими кое-где слоистыми обломками скал. Феранор тихонько напевал под нос. Последнее время в его репертуаре всё больше преобладали романтичные и грустные мотивы. Сказывалась дразнящая близость Миримэ.

Вместе они провели уже две недели, но того, чего Феранору хотелось, не происходило. Она щедро сыпала сальными шутками и двусмысленностями, и всякий раз резко находила себе какое-то занятие, когда он собирался перейти от слов к делу. Он удивлялся, но не настаивал. Осторожничал. Приглядывался.

Любила ли она по-настоящему, или всё случившееся под Саэтаром в лесу не более чем буйство страстей, сиюминутный порыв, выражение благодарности? Возможно, ему стоит проявить твёрдость. «Возможно,— думал он,— она дразнит меня, вызывает на первый шаг».

Первый шаг совершила она.

Был их очередной вечер в пустыне. Сумерки окружили, едва успели распрячь и стреножить коней. Огня не разводили. Вокруг была голая каменистая равнина, без единого кустика и даже колючки.

Феранор кутался в бурнус, чувствуя, ночной морозец пощипывает за кончики ушей. Девушка лежала на одном одеяле, укрытая другим до подбородка и положив голову на седло. Смотрела с благодарностью и сочувствием.

— Может, заберешь накидку обратно?

Он мотнул головой и выдохнул в кулак белесую струйку пара.

— Там, где ты была ночью гораздо теплее. А я уже привык к холодам.

Миримэ взглянула него со странной смесью сочувствия и иронии. Приподнялась на локте и приподняла край одеяла.

— Греби сюда.

— Не поместимся.

— А раньше помещались. Вспомни, как хорошо было нам…— голос её потеплел, приобрёл томные нотки.

Она протянула руку и коснулась его плеча. Он накрыл её пальцы своей рукой. По телу будто пробежал разряд. Он обернулся.

— Ну же, Рокаэм’Тан, не ломайся!

Феранор осторожно заполз под одеяло и вытянулся рядом с ней. Она прижалась к нему, согревая. Их лица оказались совсем рядом. Он видел свет звёзд, отражаемый в её огромных зелёных глазах. Самых прекрасных глазах, какие могут быть в мире.

Он чувствовал кожей горячий согревающий жар её дыхания. Её рука медленно обвила его бёдра. Его, с медлительной настороженностью, скользнула по её талии, как будто он боялся спугнуть очень осторожное существо. Он прикрыл глаза на мгновение и, оставил на её губах нежную мягкость поцелуя.

А потом, отдаваясь нестерпимому порыву, ласкал её жадно и торопливо. Миримэ отвечала на ласки, по была как натянутая тетива лука, как сжатая стальная пружина. Казалось, одно неверное движение, и она сломается, разобьётся. И в самый важный, самый желанный момент, она вдруг дёрнулась и отстранилась, столь резко, словно испугалась, что он окажется в ней.

— Что случилось?

Она отодвинулась, насколько одеяло ей позволяло.

—  Прости, Рокаэм’Тан…

— Нет, ты, прости…— его вдруг обуяли смущение, стыд и невероятно сильное озлобление на самого себя. О чём он думал? — Я был не должен…

Он попытался встать, но она неожиданно схватила его за руку.

— Ша! Не мути шторм. Всё хорошо. Просто… сейчас…— она мучительно подбирала слова.— Неподходящее время…

Ему оставалось только кивнуть. Она повернулась к нему спиной и, кажется, вскоре уснула. Он лежал, прислушивался к её дыханию и размышлял. Стоит ли ещё подождать, или поговорить с ней завтра утром? Она может его отвергнуть после случившегося. Как поступить?!

Он заскрипел зубами, чувствуя, как в душе поднимается бессильное раздражение. Это даже хуже, чем когда он ждал в шахской тюрьме своей казни!

«Пора покончить с проклятой неопределённостью, — решил он.— Откроюсь ей, что будет, то будет…»

Сон не шёл к нему в эту ночь. Стоило закрыть глаза, и он видел Миримэ в свадебном платье Талиан, а рядом незнакомого эльдара с серо-синей кожей, который смеялся над ним. И Миримэ тоже смеялись. Чтобы хоть как-то отвлечься, он мысленно подбирал слова, которые скажет ей поутру.

Когда красное солнце поднялось над горизонтом, Мимримэ проснулась. Она ни словом не обмолвилась о вчерашнем. В полном молчании они оседлали коней и продолжили путь.

Они ехали на Юго-восток, держа справа реку Апр, всё больше углубляясь в пустыню. Миримэ называла её «Маават». Как-то он уже спрашивал её, что это значит, на что та пожала плечами и отвечала: «Так называли её люди, что здесь жили до нас».

Все познания Феранора говорили о том, что до эльдаров никаких людей в Риенлисете и близко не было. Но когда он задавал этот вопрос, она лишь улыбалась и переводила тему.

Сегодня дорога проходила в необычайном молчании, продлившимся, впрочем, не долго.

— Кто этот человек, ради которого ты готов пройти всю пустыню? — спросила Миримэ.

— Мой друг.

— Друг, или подруга? — она перестала улыбаться, щуря зелёные глаза.

— Друг,— с нажимом повторил Феранор.— Он… местный принц. Вроде бы это так называется. Миримэ?

— Да?

— То, что произошло вчера ночью…

— Выброси это к ас’мираджу. Прости. Не хотела тебя обижать…

— Я не обиделся, я…

— Последнее время я не расположена к дельфиньим играм…

Голова Феранора кружилась.

— Я люблю тебя, Миримэ!

Глаза девушки потемнели.

— Я люблю тебя, Миримэ,— твёрдо повторил он.

В глазах девушки мелькнула растерянность. Ответила она не сразу.

— Ты славный. И я не про то, что ты хорош собой, хотя это очень приятное дополнение. Храбрый до отчаяния, свободолюбивый. Таких мало. Знаю, ты ждёшь пресловутое «но»…— и добавила, отворачиваясь: — Только его не будет.

— Ты…

Она снова посмотрела на него. Он видел её зелёные глаза, потемневшие, подёрнутые странной холодной мутью.

— Ты, пройдоха, не задумываясь, продал себя в рабство, оседлал джинна, чтобы перемахнуть море, едва не выкрал со свадьбы невесту. Всё, ради того, чтобы пришвартоваться в её тихой гавани. Не знаю, может ли существовать любовь сильнее?

Конь под Феранором занервничал. Кося на своего седока выпуклым глазом, боком пошёл на конька Миримэ, пытаясь подрезать дорогу.

— Спустя год,— заговорил эльдар, успокаивая коня,— я понимаю, что это была не любовь. Одержимость идеей. Безумие. Но я не любил её по-настоящему. Чувства мои шли не от сердца, а из головы. Она являлась мне настоящей хейри: возвышенной, совершенной, безразличной к таким мелочам, как нищий поклонник. Я верил в искренность её слов, и мне казалось чудовищным грехом отвергнуть, обмануть это возвышенное существо из мечты. Я убеждал сам себя, что испытываю к ней любовные чувства. Потому, что если не испытываю, то я свинья и собака, бесчувственный камень, вот кто я. Мне казалось, так правильно, так и должно быть…

Было ещё кое-что, в чём бы он никогда никому не сознался. До не давнего времени не сознавался даже себе. Талиан была из богатой семьи, ее отец занимал высокое положение.  Брачный союз — безумно выгодное дело для обедневшего рода.

— А сейчас? — Миримэ резко повернула к нему свою белокурую голову и сощурилась. — Ты готов бросить всё ради меня? Готов уйти в кильватере за мной?

— Всё не так просто…— признался Феранор, помолчав.— Я делаю это не для себя, не для атраванского шаха, не для хозяина. Я нахожусь здесь, прежде всего для всех нас. Для перворождённых. Для Эльвенора. Моя миссия поможет ему выстоять в идущей борьбе. Она восстановит и мою честь. Вернет землю и дом, моё место. Я перестану быть беглецом, а стану мелким, но всё же лордом. В том доме, на той земле ты будешь жить вместе со мной хозяйкой всего. Поэтому я не могу бросить всё и сбежать с тобой, Миримэ.

— Жить вместе с тобой? — вырвалось у неё.— Экий ты быстрый…

Она резко остановила коня, с тревогой оглядываясь по сторонам. Через миг и Феранор услышал дробный постук копыт. А ещё через мгновение между двумя скалами, как из-под земли выросла группа всадников. Бородатые люди, в высоких шлемах, тюрбанах и пёстрых халатах. Они перестроились, охватывая двух путников полукольцом.

— Кальмарьи кишки! — выругалась Миримэ. — Чтоб вас разорвало!

Девушка сорвалась с места, помчалась галопом. Феранор догнал её.

— Разбойники?!

— Хуже! Воины местного бека!

Ветер свистел в ушах. Вдогонку неслись звон копыт, визг коней и протяжный клич атраванцев — Аллула!