Она стояла напротив, и ему удалось лучше разглядеть её. Совершенно голое, но изящное тело. Худые ручки, угловатые плечики. Рыжие волосы и задорная улыбка на веснушчатом лице. Воспоминания врезались в голову Брэма Ливингстоуна, едва не заставив его разрыдаться. Перед ним стояла Сантия. Но другая. Прелестные стопы её заменили копыта, а из огненной копны торчали козлиные рога.
— Какие слова! Жаль, они исходят из уст бездушного кровопийцы
— Не тебе судить меня... Сантия? — он не верил, что это она, хотя надеялся, что ошибается.
— Вампира? — витая в воздухе, Сантия придвинулась к нему, наклонилась так, чтобы смотреть в глаза. — Именно поэтому ты бросил меня умирать? Оставил меня сгорать на костре. Принимать мучительную смерть…
Яркие, обжигающие и ядовитые всплески памяти замелькали перед глазами: клетки с ослабленными вампирами, серебряные цепи, солдаты, оружие, пытки, Рехтланц, осина, побег и серый столб дыма, что вздымался над Биреном в назидание сбегающему ренегату из Ордена. Вина впилась в Ливингстоуна крепче его клыков, высасывая все силы, все соки.
— … из-за тебя! — закончила Сантия.
— Нет... — выдохнул Брэм, закрывая лицо ладонью. — Я пытался... Я…
Она качнула рогами, наклоняя голову на бок. Глубокие чёрные глаза неотрывно смотрели на него. Сквозь него…
— Ты бежал при первой же возможности. Ты даже не попытался открыть мою клетку. До последнего я ждала, надеялась, что ты объявишься. Хотя бы пустишь стрелу мне в сердце…
— Я... я не мог, — слова с трудом миновали застрявший комок в горле. — Ты выжила? Как?..
— Глупец! Как я могла выжить? Разве я феникс, восстающий из пепла?
— Значит ты не она…
Лицо женщины переменилось. Теперь она ни капли не походила на неё, на Сантию. От прошлого облика остались рога и копыта.
— Да, я не она, — голос зазвучал как хор, что эхом отдавался по пещерам. — Но я позволила прийти ей сюда, ровно на миг.
Ливингстоун с отвращением и разочарованием отвернулся.
— Душа Сантии, — продолжала она, — обречена скитаться в межмирье. Каждый миг её существования это бесконечный ужас, что её схватят и отправят в Бездну.
— Значит я отыщу её сам и заберу оттуда, — Брэм посмотрел во тьму, словно именно там была дверь, ведущая в межмирье. — А ты...
Он обернулся и зло осмотрел демона.
— ... ты можешь катиться к чёрту.
— Ты найдёшь ее только умерев, идиот! Из Бездны тебе уже не удастся сбежать... Ха-ха-ха-ха! Я уйду. Оставлю тебя одного во тьме, наедине с виной. А ведь могла бы помочь…
Насмехание растворилось вместе с Астконасидастайоск, и Брэм был рад оказаться в одиночестве с тьмой.
Он сел, не зная что делать и как вести себя. Движение отдалось болью в ноге, и вампир покривился ругательствами, опускаясь в пыль, на кости. Рука всё также сжимала обсидиановый серп, что приближался к горлу всё ближе и ближе. Как сложно распознать слова падших душ, узреть в них истину и вывести ложь. Остриё коснулось кожи и вспороло её. Густая и тёмная капля крови лениво выползла наружу и тут же была смазана, но осторожно грязным пальцем.
Вампир завороженно смотрел на неё, не решаясь предпринять задуманного. Он поклялся, громко и отчетливо, что найдёт способ попасть в никуда и отыскать в нём её, ту самую, что разбудила в нём человечность, в то время как прочие сулили её погибель. Капля коснулась губ, обдавая их теплом и чистым трепетом, и многократно усилила чувство голода. Которое в свою очередь обострило прочие чувства, что так полезны хищнику.
Он почуял еду, пищу, кровь, сочную, питательную, тёплую, живую. Она близко. Совсем-совсем. Здесь. Приближается. Живое сердце бьётся. Гоняет кровь. Теплую, алую, вкусную.
Ревенат потерял голову, стоя поодаль пропасти, через которую более не мог преодолеть. Образы окружения смазывались, превращаясь в мутные пятна, серые и черные, не имеющие цвета, если это была не еда. От неё струились багровые и красные мотыльки, извивающиеся вокруг бьющегося сердца. Стук-стук. Так сладко стучащего, призывающего к себе ближе, чтобы дать коснуться и насладиться. Всё ближе и ближе.
И он ринулся к ней, к еде, к вкусной пище, одурманенный голодом. Но она ловко ускользнула от протянутых длинных рук вампира и закричала:
— Тихо! Спокойно!
Брэм не слышал голоса Эрики, не узнавал её лица. Движимый слепым желанием вкусить крови, вампир не слышал ничего. Впрочем через мгновение, когда Эрика обратилась за помощью к магии, он ощутил как с голодом его попытались сразиться, остудить и насытить. Однако сил девушки было недостаточно для этого. Падший инквизитор объял её.
Сказочное наслаждение — тёплая, живая, бьющаяся кровь. А её — ещё слаще. Он пил и не мог насытиться. Не остановиться, нельзя, сильная жажда высушить это тело, выпить всё до последней капли…
Энергия и мощь переполняли тело вампира. Сломанная нога правильно срослась и зажила, не оставив и шрама. Ссадины и синяки исчезали навсегда. Живительная кровь оживляла Брэма, но покидала Эрику, превращая её в подобие мертвеца, который не дошёл до Мёркхейма, а остался в бренном мире. Светящиеся магией ранее глаза затухали. С дрожащих белых губы на побледневшем лице так и не сошли её прощальные слова.
За преступлением наблюдали, пристально и выжидающе, чтобы затем совершить своё. Вампир поднял взгляд. Лже-Сантия витала над ним, хищно пробираясь в ослабленную Эрику. Чёрный дым втягивался в неё, постепенно ускоряя циркуляцию под злобную улыбку духа.
Страх за девушку привёл ревената в себя.
— Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты, — с болью Брэм всмотрелся в бледное лицо и прижал Эрику к сердцу своему, — со мной.
Любят ли ревенаты, вампиры и иже с ними, задавался вопросом Блэквуд, наставник инквизиторов и послушников Ордена. Усмехаясь, он покачивал головой и твёрдо отрицал подобное, обозначая процесс чистой химией, преобладающей над человеческой. Яд, феромоны — обман, фарс, заблуждение, в первую очередь, жертвы, которая подвергается сильному влиянию со стороны искусного кукловода очарования. Соответственно жертвы вампиров зачастую opposĭtus sexus. Любовь и сущность кровососа противоестественны.
Как же он ошибался.
Брэм прижимал бесчувственное тело Эрики к себе, закрыв глаза, поднеся её руку к своим губам. Он любил её как любит человек. И жажда крови кончилась жаждой во спасение её, драгоценного друга и новой любви.
Чёрный дым замедлился и нехотя принялся возвращаться обратно в духа. Над Эрикой поднималась белая светящаяся дымка. Подобно утреннему туману, она клубилась и лениво извивалась, покрывая ценное и важное.
— Уйди прочь.
И Астконасидастайоск ушла.
Курительная трубка едва не выпала изо рта гнома, когда Брэм с Эрикой на руках вылез из глубин пещер. Оба грязные, в крови и бледные, словно увидевшие саму смерть. Впрочем девушка не шевелилась, но спутник её уверил, что она жива, но совершенно без сил. Доверия ему после свершенного поступка не было, как и сейчас. Но руки гнома всё же нащупали слабый пульс бьющейся жилки. Он ничего не сказал вампиру, молча оглядев его изорванный внешний вид, лишь сплюнул и засобирался прочь. Через короткое время они покинули Драканграв, углубившись в расщелину и взобравшись вновь на серпантин. Им вновь попался одинокий муфлон, который с любопытством рассматривал редких путников в этих далёких и диких местах. Затянувшийся интерес погубил горного барана, когда Брэм лишил его жизни чёрной магией и ею же поднял уже мёртвое животное. Уложив Эрику тому на спину, они ускорили своё обратное путешествие.
На второй день пути они остановились в хижине семерых шахтёров, которые оплакивали кончину женщины, что жила с ними много лет пока лета не взяли своё. Там им предоставили и пищу, и свежую одежду, и тепло домашнего огня. Казалось прошла целая вечность с тех самых пор, когда в последний раз они провели ночь в Кавернском трактире. Эрика поправлялась с большим трудом, чаще пребывая без сознания. Вскоре спустя несколько дней нерасторопного отдыха и лечением девушки они покинули жилище сердобольных гномов.
Мёртвый муфлон тащил лёгкую повозку, в котором на подстилки из сена и под шерстяным плащом спала Эрика. Румянец неспешно возвращался на её лицо.
— Брадр, ты знаешь имя Астконасидастайоск? — спросил как-то проводника Брэм.
Снег обильно сыпал с небес. Запряжённый муфлон тянул весь груз без отдыха, не нуждаясь ни во сне, ни в отдыхе, ни в еде. Чего нельзя было сказать о живых гноме и эльфе. Из-за непогоды они отыскали укромное место и развели костёр, языки пламени которого облизывали котёлок с талым снегом. Брэм готовил лекарство для Эрики.
— Тебе какое дело? — бросил гном, набивая трубку.
— Я встретил её внизу.
— Намекаешь на то, что я все знал про этого тролля?! — Брадр вскочил с камня, на котором сидел. — Да нихрена я не знал, и про эту твою Асатара-мать-её-так ничего не знаю!
— Успокойся, Брадр, — вампир заглянул тому глубоко в глаза, чаруя и подавляю волю, — и расскажи мне о ней.
— Шо уставился? — в своей обычной манере сказал он, но уже спокойно. — О чём это я? Астконасидастайоск. Да не знал я, что ещё и она… оно там будет.
Грязнокровка развёл руками.
— Энто такой злобный дух. Связываться с ним — себе дороже, хотя кто-то говорит, что она выполняет желания, только от того ишо хуже становится. А имя гоблинское, как переводится не припомню… что-то вроде Госпожи желаний… или последнего желания, — он затянулся, и кудрявый сгусток дыма, так похожий на черного духа, вылетел в холод, — да уж. А вообще этой твари всё равно где обитать, лишь бы кормёжка была.
— Что ты знал о пещерах?
— Я кинул мешок вниз, и меня схватили. А в них никогда не был… я тут много ходил, но никогда не совал нос куда не следует, — оцепенев ответил Брадр. — В округе много пещер, много входов под землю, где и как они соединяются — одному Всеотцу известно.
Брэм вздохнул, рассчитывая услышать другое.
— Когда мы дойти обратно?
Гном помотал головой.
— Семь дней, если не будем тормозить — полдюжины.
Он потёр глаза указательным и большим пальцем, недовольно посмотрел на вытянутую фигуру вампира и выругался:
— У меня от тебя голова болит!
Весь оставшийся путь они едва проронили с десяток слов, оказавшись в Каверне, по подсчётам проводника, на десятый день после Драканграва.