25 апреля, 3057
Южный биренский тракт, лачуга егеря
Вечер
Брэм, подпирая стену, проснулся от писка комара. Тот в тяжёлой задумчивости выбора кружил над побледневшим Освальдом, пытаясь отыскать более менее аппетитное место. Человек лежал на небрежно расстеленном плаще. Руки его были раскинуты, бледное лицо повёрнуто в сторону тёмного очага, а на шее зияли две маленькие дыры, теряющиеся на фоне расползающейся гематомы. Вероятно его укусили, но что-то отвлекло нападавшего и тот не закончил дело, оставив Освальду достаточно крови для того, чтобы жить. Сейчас он в глубоком сне, который также можно назвать трансом, наступившем после отравления от вампирьих клыков, что выступило в роли катализатора. Восстановление занимает равноценно отобранному количеству крови. Бедняга Освальд потерял достаточно много, соответственно проснётся лишь к позднему утру следующего дня. Текущее время суток определить не удалось из-за плотно закрытых ставень, но дождь, начавшийся при выезде из Бирена, всё ещё барабанил по крыше
По крыше. По крыше какой-то крохотной и кривой хижины, которую Брэм видел первый раз. Он встрепенулся и сел. Воспоминания нахлынули резкими эпизодами, словно затяжное моргание сильно уставшего человека. Пробуждение от стука живого сердца рядом, бегущей по венам и артериям крови, манящего запаха нерешительности, страха и сомнения. Рука сжимает пульсирующее горло. Жертва, лицо которой словно в тёмном тумане, из последних сил бьёт по цепям, но вскоре обмякает, когда жаждущие до крови клыки вонзаются в шею. Лошади бьются в истерике. Далее он стоит, кровь течёт по подбородку, капая на грудь, а тень неизвестного, покачиваясь в железной хватке ревената, держится за горло и изо всех сил хватается за жизнь, смешно как рыба открывая рот. Ещё. Нужно ещё. Страшная пасть разевается вновь, чтобы не оставить ни единой капли, подобно пауку, обедающим долгожданный мухой в своих сетях. И вдруг с лица сходит дымка, и Брэм, задрожав и выпустив жертву, опускается вниз, чтобы протянуть руки к единственному кто не бросил его человеку. Нет, нет, нет — с губ не сорвалось ни одного слова.
Он не помнил точно как занёс Освальда внутрь и уложил того на плащ. Дверь осталась открытой, и на пороге, захватывая новые владения, распространялась крупная лужа. Поднявшись, Ливингстоун обеспокоено задержался взглядом на инквизиторе. Тот дышал, но очень медленно и слабо. Аккуратно вампир переложил его на сено и заботливо завернул в плащ. Случайно докоснувшись до двух дырочек, он отдернул руку словно обжёгшись раскалённым металлом. То, что его проклятая сущность сделала с Освальдом — непростительный поступок. Впрочем, что ещё ожидать от оголодавшего и ослабевшего ревенатского отродья, трусливого и жалкого, готового бросить всех, как он бросил её, оставил на гибель, забыл, убежал, спасая свою гнусную шкуру кровососа.
От злости на самого себя Брэм пару раз заехал по лицу кулаком и нехотя сломал челюсть. Когда боль вместе с гневом утихла, падший инквизитор взял себя в руки. Освальду требовалась помощь, требовались тепло и еда, поэтому раскаяния и жалость к себе были отброшены в дальний угол, где одиноко стоял котел. Вскоре, после того как была закрыта дверь и разожжён огонь, его поставили на очаг с набранной из дождевой бочки водой. Лошади успели успокоиться, но вновь их захлестнула волна паники, когда вампир высунул свой нос из лачуги. Хотя кобыла Клюква стоически выдерживала присутствие ревената, более того, её упрямое спокойствие передавалось и на безымянную лошадь, но крайне неохотно.
Разнообразие в размерах пузырей бурлило, когда Ливингстоун в очередной раз мешал овощную похлёбку найденной поварёшкой. Приятный запах сносной еды расходился по всей лачуге, забираясь в каждый угол. Жар медленно стихал: развороченные угли прогоревших поленьев, несмотря на массовую поддержку, погибали. Похлёбка изредка выдавала забавные лопающиеся звуки, и Ливингстоун соизволил оставить котёл в покое.
Стол, за который он сел, к удивлению, не был покрыт слоем пыли. Её, к слову, не было вообще. Даже на отдельно лежащих инструментах плотника и шкуродёра: три остро заточенных ножа, сломанное шило, различие резцов, название которых Брэм не знал, избитый молоточек и гнутые щипцы. Помимо ремесленного скраба, тряпочек, незначительного строительного мусора, на верстаке оказалась даже мышь, жизнь которой давно покинуло бедное маленькое существо.
Положив правую руку, ладонью к себе, он осмотрел оковы, предположил какой из инструментов использовать. Но, подумав, просто смял и сломал металл свободной рукой, которая успела восстановиться после перелома. Некоторое время вампир бессмысленно разглядывал сломанные цепи, скрепя сердце возвращаясь к пережиткам недавнего прошлого.
Ревенаты — существа ночи, страшные, несущие смерть всему живому хищники, шкуру одного из которых Брэму Ливингстоуну было уготовано злым роком накинуть на свои плечи, подпирающие остов веры в Единого. И остов, впоследствии, пошатнулся. Казалось, всё стало обманом, вся жизнь, всё виденье мира перевернулось в голове перерожденного молодого человека, что жаждал изменить жизнь к лучшему, распространить слово божье и спасти души лукавым заблудшие. По иронии души противились к спасению. Божий свет был слишком ярок, неприятен, обжигал глаза и насильственно пробуждал совесть. Во тьме было спокойнее и привычнее. Уповая на справедливость божью, крестьянин и бедняк проживают жалкую жизнь, которая может быть оборвана одним единственным словом какого-нибудь вздорного барончика. Искренняя вера не поможет. Он верил, а Бирен кишил грешниками, довольными озером пороков, в котором кипятил их и которое было выкопано самим епископом. Ведь Гаррен, сучий сын, знал об огромном разросшемся гнезде ревенатов, но бездействовал, получая свою личную выгоду. Универсальное средство эта выгода для заключения договора даже самых противоестественных сторон.
Брэм свалился в паутину внутренней полемики на долгое время, а затем, неожиданно вспомнив кое о чем, достал из всё ещё целого мешочка на поясе кольцо. Помимо уже надетого на мизинец артефакта, действующего против необузданного желания вампира развязывать каждый видимым узел, Ливингстоуну выпал шанс завладеть очередный магическим предметом. Ничем не примечательное кольцо тускло лежало на столе, обычная безделушка. Несмотря на обманчивую внешность, оно таило в себе мощное колдовство, делающее мертвого живым. Живым по настоящему. Однако и последствия использования его были не менее сокрушительными. Ревенатская ипостась постепенно брала верх, безумный голод возвращался, ослепляя разум и подвергая всех рядом находящихся смертельной опасности. Через силу и внутренние убеждения Брэм всё же отвёл взгляд от кольца, поборов желание надеть его на палец, и теперь рассматривал мышиный трупик.
Усмехнувшись одной пришедшей идее, Брэм впрочем тут же посерьезнел. Почему нет? Углублённое изучение нечисти в обширной библиотеке Ордена, проведённые часы над трактатами, как например, “О ревенатах и тварях прочих”, длительные лекции с наставником сформировали крепкий фундамент у юного инквизитора в области монстрологии. Не секрет, что вампиры мастера иллюзий и тёмного колдовства, именуемым также некромантией. Способности, позволяющие прятаться среди людей и теней, крутить разумом, наносить страшные и скрытые удары, а также эффективно защищаться.
Магия ночи — подлое колдовство, несущее болезни, разложения и смерть, колдовство, запрещённое Орденом под угрозой жизни. Убийцы и жестокие извращенцы, тайно практикующие её, получают по заслугам: медленная публичная казнь. Впрочем такое отношение к магии ночи было не всегда. В святых писаниях и сам Иссайя поднимал мертвецов, возвращая им краски жизни.
Богохульник, скривив губы, подумал Ливингстоун и, оторопев от себя, фыркнул на выдрессированные учением Ордена реакции.
Задумчиво прикусив палец, он обернулся на Освальда, словно ожидая увидеть от этого всё ещё находящегося без сознания человека поддержку. Но человек молчал, едва дыша. Котёл совсем перестал бурлить и теперь молча ожидал внимания от проголодавшихся гостей лачуги.
— Оживлять мертвецом способны лишь те, кто сам на мертвеца походит, — процитировал Ливингстоун строчку из “О ревенатах…” и ткнул пальцем в трупик грызуна.